Рокоссовский: терновый венец славы

- Армия отбросила немцев до Жиздры. Тактика, которую мы начали применять при уничтожении опорных пунктов, полностью себя оправдала, - продолжал Лобачев. - К сожалению, есть потери. Тяжело ранен командир дивизии Еремин. - Он посмотрел в глаза Рокоссовскому - говорить, не говорить?

- Говори, Алексей, я все равно узнаю, - понимающе произнес Рокоссовский.

- Убит командир дивизии Герой Советского Союза Кравченко. Совершенно глупая смерть.

- Разве умные смерти бывают?

- Да что мы все о делах, о службе, - спохватился Лобачев. -Ты семью нашел?

- Пока нет. Написал письма во все концы. Если живы -'найдутся.

Зашла сестра:

- Лечащий врач просит посетителя через десять минут покинуть палату. Больному предстоят процедуры.

- Сестричка, милая, принеси два стаканчика, - попросил Рокоссовский. Через минуту появилась сестра, поставила на стол стаканы, улыбнулась и вышла.

- Понимаешь, ко мне иногда наведываются писатели, артисты и обязательно что-нибудь приносят. - Рокоссовский открыл тумбочку и достал бутылку коньяку. - Не обходится и без таких подарков. Мне баловаться этим зельем нельзя. Но ради друга сегодня разговеюсь.

Вскоре Лобачев ушел, и Рокоссовский остался в палате один. Его охватили невеселые мысли. Подумать только, такие события разворачиваются на фронте, а он сидит а этой роскошной госпитальной палате и бездельничает. Теперь его заботило лишь одно: как быстрее вырваться из госпиталя и оказаться на передовой.

Он подошел к окну, закурил. В очередной раз оживали в памяти лица фронтовых друзей, с которыми можно смело идти в огонь и в воду. Он часто видел их во сне и даже слышал голоса то Малинина, то Орла, то Казакова... Целый день прошел под впечатлением разговора с Лобачевым.

Уже поздно вечером, вернувшись с прогулки, он уселся в кресло, начал перелистывать газеты, затем отложил их в сторону. В палате было тихо, а на душе тоскливо. На тумбочке ритмично тикал будильник, на дежурном пункте кто-то громко говорил по телефону, по коридору провезли стонущего больного.

Он вспомнил первые дни пребывания в госпитале. Его осмотрели известные ученые-медики. Строгий приговор: ранение тяжелое - пробито легкое, у позвоночника застрял осколок, который в Козельске не смогли удалить. Точки зрения специалистов разделились. Одни ратовали за операцию, а другие утверждали, что хирургическое вмешательство опасно - можно задеть физически важные центры и сделать человека инвалидом на всю жизнь. Последнее слово было за ним. «Раз организм не может жить без железа, то так тому и быть - оставьте осколок в покое», - сказал он тогда, вызвав одобрение у противников операции. И вот теперь этот военный сувенир остался у него на всю жизнь.

Время шло к полуночи, и дежурный врач, обходя палаты, попросил Рокоссовского лечь в постель.

2

Еще одну неделю проскучал Рокоссовский в госпитале. Его самочувствие подсказало окончательное решение: через день-два он должен покинуть госпиталь - хватит, и так провалялся здесь более двух месяцев. Накануне ему принесли из пошивочной Военторга новую, с иголочки, форму. Он прикрепил свои многочисленные ордена, три нашивки за ранения, надел китель и подошел к зеркалу. На него смотрел бодрый, моложавый, уверенный в себе генерал-лейтенант. «А что, ничего себе мужик*, - подумал он и, улыбнувшись, повесил форму в шкаф. Весь день он был как на иголках, а к вечеру, когда наступила в госпитале'тишина, его снова заела скука. Он неожиданно дли себя пришел к выводу: есть два врага человеческого счастья -боль и скука. Как только боль уходит и ты не занят ничем интересным и полезным, то тебя тут же начинает изводить скука-

Основное лекарство от этой беды в его случае - возвращение к своим друзьям на передовую. Чувством мести за поруганную фашистами землю, за униженный и оскорбленный народ он был насыщен, как губка.

Сегодня, 23 мая 1942 года, он, как обычно, поднялся рано. В 16 часов этого же дня состоится консилиум врачей, где должна прерваться его госпитальная одиссея.

После завтрака, чтобы скоротать время, Рокоссовский надел форму и вышел за ограду госпиталя.

Из-за леса уже выплыло солнце и обливало все вокруг мягким светом.

Над зеленой травой возвышались белые, голубые, оранжевые и ярко-красные головки цветов. Ему даже показалось, что они, покачиваясь от ласкового дуновения ветра, приветствуют его выздоровление и одобряют его решение уехать на фронт. В лесу звенел голос кукушки, под управлением невидимого дирижера слаженно пел хор птиц. Это пение ему чем-то напоминало рапсодию Мусоргского «Рассвет над Москвой-рекой».