Рокоссовский: терновый венец славы

- Вы слишком осмелели! - грубо перебил его Абакумов. - Вы что, не боитесь За свою жизнь?

- Если вам так нужна моя жизнь, то сделайте милость, дайте мне пистолет и хотя бы один патрон - я умру как солдат! - По лицу Рокоссовского пробежала тень.

- Зачем же так? Все должно быть по закону, - важно объяснил Абакумов. - Только суд имеет право лишить вас жизни, ес-лй будет установлено, что вы изменили присяге и предали Родину.

- Вы меня простите, но я хотел бы задать еще один вопрос, -сказал Рокоссовский, делая вид, что он потерял интерес к беседе.

- Я вас слушаю.

- Я полтора года сижу в тюрьме и ничего не знаю о судьбе моей семьи: жены, дочери, - он с надеждой посмотрел на Абакумова. - Если можете, скажите: что с ними произошло после моего ареста и где они, если живы?

- К сожалению, такими данными я не располагаю.

- Что ж, и на этом спасибо, - сказал Рокоссовский и уставился на свои порванные башмаки, способные украсить ноги любого отпетого босяка.

- Да. Жаль, не получилось у нас душевной беседы, - произнес Абакумов, подбрасывая на ладони портсигар. - Придется все обстоятельства вашего предательства выяснять в суде. - Он вышел из-за стола и прошелся по кабинету. - Не думайте, что он для вас будет легким. Нарушение присяги, измена Рабоче-Крестьянской Красной Армии - это не просто обвинения.

- Я готов ко всему.

- Вдруг надумаете выложить мне правду, - Абакумов остановился у окна, - а это, без сомнения, явится смягчающим вину обстоятельством на суде, - то дайте сигнал надзирателю. Я готов буду вас принять в любое время.

Рокоссовский продолжал смотреть на свои башмаки и молчал.

Абакумов подошел к Рокоссовскому, внимательно посмотрел на него, затем открыл двойные двери кабинета и произнес:

- Уведите!

Среди хорошо одетых людей, шагающих по коридорам (тогда чекисты работали по ночам), Рокоссовский в поношенном солдатском обмундировании, в опорках на босу ногу, чувствовал себя униженным й оскорбленным.

Глава шестнадцатая 1

После ареста мужа, убитая горем, Юлия Петровна почти весь день ходила по квартире, вновь и вновь уговаривая дочь,

чтобы та перестала рыдать.

- Папочка, мой родной папочка! Я люблю тебя! Я не могу без тебя! Где ты теперь, мой папочка! - билась в истерике Ада, лежа на диване и закрыв лицо кулачками. - Папуленька мой!.. Родной мой!..

Эти многочасовые причитания дочки сводили Юлию с ума. Наконец под утро следующего дня они обе уснули. Но и во сне глубокая душевная травма заставляла ребенка плакать.

Утром Юлия, чтобы отвлечь Аду от потрясений, отвела ее к дочери знакомой учительницы, а сама тайком решила посетить церковь. Она воспитывалась в старых русских традициях й в душе была набожным человеком. Вместе с матерью они крестили и Аду в церкви Вознесения в Кяхте.

Узнав от учительницы, что.действующей церкви нигде поблизости нет, она решила посетить собор Святогорского монастыря, который был открыт для посетителей как старинный музей.

Автобус, в котором ехала Юлия, за Варлаамскими воротами повернул влево и вырвался из душного города на простор. Справа промелькнул былинных размеров вяз, поднимающий высоко в небо корявые узловатые кроны, похожие на большие натруженные руки пахаря, и вскоре автобус остановился у подножия горы.

Юлия Петровна посмотрела на распорядок работы собора и чуть не заплакала - сегодня был выходной. Она подошла к охраннику, клевавшему носом в сторожевой будке.

- Разрешите посетить собор, - взмолилась она.

- Нельзя, сегодня выходной, - буркнул охранник.

- Сделайте, пожалуйста, исключение, Я очень прошу вас. У меня арестовали мужа. Я хотела бы...

Сторож поднялся, лениво глянул на скорбный вид просительницы и сочувственно сказал:

-А?.. Понимаю.

Загремел тяжелый засов, раскрылись кованые двери, и Юлия Петровна погрузилась в приятную тенистую прохладу. Акустика собора- была настолько совершенной, что каждый стук каблучков женщины отзывался длинным и объемным эхом по всему собору. Юлии даже показалось, что где-то под куполом отдается ее приглушенное дыхание. Через боковые щели окон ярко пробивались солнечные лучи. Фрески на стенах и куполах собора окружали ее повсюду.

Особый, неподражаемый мир, созданный древними строителями и живописцами, принял жену Рокоссовского не сразу. Сначала фрески показались ей расплывчатыми и бледными, однако стоило ей присмотреться повнимательней, как они начали оживать, будто выходили из стен ей навстречу.

Она остановилась перед серым двуглавым чудищем в виде страшного змея с лапами и белым брюхом, с широко раскрытой пастью, готовой поглотить что угодно. На мгновение у нее сжалось сердце и нервная дрожь всколыхнула все тело» Она вспомнила арест мужа, и эта пасть вызвала у нее приступ страха.'