Дочь Ада за год сменила несколько школ. Несмотря на уговоры матери, она оттуда убегала, когда дети каким-то невероятным образом узнавали и начинали ее допекать «дочерью врага народа». Обделенная отцовской лаской, лишенная нормальных условий существования, она металась из школы в школу, а за ней неудержимой волной проносился поток оскорблений -«дочь врага народа», «шпионка», «дочь изменника родины».
В очередной школе, куда ее кое-как устроила мать, в январе 1939 года по инициативе энкавэдистов проводился митинг, где Ада Рокоссовская должна была осудить отца за то, что он предал Родину и Советскую власть. Накануне этого бесчеловечного собрания с пятиклассницей Адой проводили беседы директор школы, парторг, секретарь комсомольской организации, а классный руководитель даже составил текст и заставил ее выучить наизусть. Ада обязана была заклеймить позором своего отца и отречься от него за то, что он оказался врагом народа.
В спортивном зале были собраны учителя и ученики старших и младших классов.
- Товарищи, - начал свою речь директор, приглаживая пучки золотисто-седых волос вокруг большого черепа, - наши славные органы НКВД, бдительно стоящие на страже нашей родной советской власти, разоблачили и до сих пор разоблачают сотни и тысячи шпионов, диверсантов, террористов и прочей сволочи, которая пытается подорвать наш самый справедливый строй в мире, строй трудящегося народа. Педагоги и ученики нашей школы говорят: мы не допустим, чтобы эти отщепенцы общества на нашей земле творили свое гнусное дело. Мы будем их выискивать и разоблачать, в какие бы красивые одежды они ни рядились. Нас учит этому великий вождь нашей страны товарищ Сталин!
Бурные аплодисменты зала прервали цветистую речь директора.
- Эти, с позволения сказать, люди, - продолжал он, когда смолкли овации, - служат немецкому фашизму и другим империалистическим государствам. - Он мельком глянул на энкавэ-диста, сидящего в президиуме, и тот поднял больший палец, мол, очень здорово.
Вдохновленный этим жестом, директор пошевелил трибуну, стоявшую на столе, и, взглянув на первую скамейку, где сидела Ада, произнес:
- У нас учится дочь врага народа Константина Рокоссовского, Ада. Ее отец еще в 1937 году был арестован за шпионаж и заговор против Советской власти. Я уверен, она даст правильную оценку действиям своего отца, хотя я сомневаюсь, что его можно называть отцом.
Он подошел к первому ряду, взял за ручку девочку и поставил ее за трибуну, а сам занял место в президиуме.
- Говори, Ада, говори откровенно, что ты думаешь о своем отце.
Нахмуренная, с горящими глазками, девочка стояла посредине зала и молчала.
- Ну, говори, Ада, говори! - подбадривал ее директор, напряженно поглядывая на энкавэдиста. - Ну, что же ты молчишь? Говори-и!
Ада капризно дернула плечиками и, поправив на лбу темную челку, сказала:
- Я не буду ничего говорить!
- Почему, Ада? - забеспокоился директор.
Девочка почувствовала, как ее руки и ноги внезапно пронзила мелкая дрожь.
- Ада, что с тобой? - повысил голос директор.
Ада резко повернула голову, окинула взглядом президиум и крикнула:
- Мой папа лучше вас всех! Да! Да!.. Лучше всех!
Она заплакала, забежала в гардероб, взяла свое поношенное пальтишко, достала из сумки вязаную шапочку, надела их и выбежала на улицу.
Мощный северный ветер гнул к земле деревья, грохотал по крышам домов, немилосердно хлестал Аду в лицо. Но она не замечала его холодного напора и, шлепая по лужам резиновыми сапожками, все прибавляла шагу.
Зайдя в дом, она швырнула портфель на пол и, забившись в угол, заплакала навзрыд.
Назавтра ее исключили из школы за дерзкий поступок и неуважение к педагогам. Обида так разыгралась в душе девочки, что она наотрез отказалась учиться, И только в новом учебном году Юлии Петровне удалось уговорить дочь пойти в другую школу.
Глава семнадцатая 1
Однажды, еще в юношеские годы, Рокоссовский, купаясь в Висле, заплыл за буй. Его немедленно задержали и отправили в участок.
Знакомый полицейский, желая помочь юноше, высказал предположение, что он, вероятно, не заметил буя, запрещавшего плыть к фарватеру реки. Но молодой человек стоял на своем: он уверял полицейского, что он хорошо видел запретный буй и что он готов заплатить штраф. Выкручиваться и лгать он не собирался,
Этот незначительный эпизод в высшей степени характеризует Рокоссовского, для которого честь и правда были превыше всего. Это было его жизненное кредо. Его душу не грызли противоречия, когда речь шла о справедливости, чести и совести. Может быть, именно в этом заключалась тайна того, что из оклеветанного Рокоссовского, как ни старались, что ни делали, не могли выбить «признания».