Рокоссовский. Терновый венец славы

Еще одну неделю проскучал Рокоссовский в госпитале. Его самочувствие подсказало окончательное решение: через день-два он должен покинуть госпиталь — хватит, и так провалялся здесь более двух месяцев. Накануне ему принесли из пошивочной Военторга новую, с иголочки, форму. Он прикрепил свои многочисленные ордена, три нашивки за ранения, надел китель и подошел к зеркалу. На него смотрел бодрый, моложавый, уверенный в себе генерал-лейтенант. «А что, ничего себе мужик», — подумал он и, улыбнувшись, повесил форму в шкаф. Весь день он был как на иголках, а к вечеру, когда наступила в госпитале тишина, его снова заела скука. Он неожиданно для себя пришел к выводу: есть два врага человеческого счастья — боль и скука. Как только боль уходит и ты не занят ничем интересным и полезным, то тебя тут же начинает изводить скука. Основное лекарство от этой беды в его случае — возвращение к своим друзьям на передовую. Чувством мести за поруганную фашистами землю, за униженный и оскорбленный народ он был насыщен, как губка.

Сегодня, 23 мая 1942 года, он, как обычно, поднялся рано. В 16 часов этого же дня состоится консилиум врачей, где должна прерваться его госпитальная одиссея.

После завтрака, чтобы скоротать время, Рокоссовский надел форму и вышел за ограду госпиталя.

Из-за леса уже выплыло солнце и обливало все вокруг мягким светом.

Над зеленой травой возвышались белые, голубые, оранжевые и ярко-красные головки цветов. Ему даже показалось, что они, покачиваясь от ласкового дуновения ветра, приветствуют его выздоровление и одобряют его решение уехать на фронт. В лесу звенел голос кукушки, под управлением невидимого дирижера слаженно пел хор птиц. Это пение ему чем-то напоминало рапсодию Мусоргского «Рассвет над Москвой-рекой»[28]

.

Рокоссовский более часа ходил по тропкам вдоль фасада академии и не мог освободиться от мыслей, которые преследовали его после утреннего обхода госпитального начальства и профессора-консультанта. Лечащий врач мимоходом сказал, что ему, вероятно, придется еще провести в госпитале как минимум недельки две. Но ведь он твердо решил, что не подчинится уговору врачей, если они попытаются продлить лечение. Но не хотелось бы нарушать дисциплину. «Впрочем, все решено, нечего печалиться, завтра так или иначе я буду на свободе», — подумал он и извилистой тропинкой направился в лес.

Здесь пахло смолой, можжевельником и прошлогодними прелыми листьями. Перелетая с места на место, по соснам стучал красногрудый дятел. Где-то печально кричала птичка: пи-и, пи-и, пи-и. Вокруг высились огромные сосны. Их вершины сходились и заслоняли солнце. Надышавшись вволю, Рокоссовский замедлил шаг, на развилке повернул вправо и подошел к пруду, который вился змеей на протяжении нескольких километров.

Вдруг он услышал женский смех. Он повернул голову и на стволе ивы, нависшей над водой, увидел женщину с книгой в руках. Уткнувшись в книгу, она заливалась смехом. До противоположного берега было метров семь, и Рокоссовский заметил, что девушка хороша собой. Загорелое молодое лицо, пышные пряди светлых волос, цветной купальник подчеркивал стройную фигуру.

Заметив статного военного, не сводившего с нее глаз, она бесцеремонно спросила:

— Что, нравлюсь?

— Не то слово, — улыбнулся он. Впервые за всю войну он увидел полуобнаженную женщину.

— Так в чем же дело, командир, греби сюда.

Рокоссовский в нерешительности промолчал. Он надеялся преодолеть свою застенчивость какой-нибудь шуткой, но, как на грех, ничего остроумного в голову не приходило.

— Что замолчал? Раздевайся, оставь на берегу вещи и плыви, я подам тебе руку, посидим, побалагурим.

— Слишком заманчивое предложение, — растерянно произнес он, — и очень смелое.

— Я свободный человек и не придерживаюсь никаких формальностей, — сказала она, кокетливо улыбаясь.

— А я придерживаюсь.

— То-то и видно, — сказала она, взяв книгу под мышку. — Небось такому красавцу женщины сами на шею вешаются. Хочешь, я сама к тебе подплыву? А? Хочешь?

Рокоссовскому легче было руководить армией на поле боя, чем ответить на этот вопрос.

А между тем время приближалось к обеду.

— К глубокому сожалению, мне пора уходить.

— Да, наверно, скучно слушать болтовню актрисы, — сказала она с веселым упреком. — Я драматическая актриса и готова была взять над тобой шефство. Во мне играет та сила, помнишь, у Чехова, ради которой «вдруг забываются тюки, почтовые поезда… все на свете!» — Она театрально рассмеялась, поправляя свои пышные волосы. — Что не отвечаешь, скучно, да?

— Почему же? — ответил он, сияя улыбкой. — Жаль, что я не располагаю временем.

— Я приду вечером в театр и своим подругам скажу: сегодня красавец генерал был у моих ног… Не возражаешь?

— Просто жалею, что это не так, — ответил Рокоссовский и неторопливо направился в лес. Он украдкой поглядывал на актрису — во взгляде светилось сожаление, что больше он ее не увидит. Посмотрел на небо и, повернувшись, крикнул:

— Будет гроза! Поберегитесь!