Роковая ночь

На свете мало царевичей, которые низко ставят свои достоинства и способности! Вот почему, несмотря на указ, молва о красоте китайской царевны привлекала ко двору Алтан-хана множество поклонников. Как-то раз отец спросил ее:

— Дорогая моя дочь, а что, если кто-то из приезжих царевичей дерзнет состязаться с тобой в догадливости и правильно разгадает твои загадки?

— Вот уж этого-то не стоит бояться! — воскликнула Турандохт. — Мои условия нелегки, и я довольна тем, что поставила их.

И вот один за другим искатели ее руки стали пытать счастья. Они принимали условия сватовства, выслушивали вопросы, которые задавала царевна, но никак не могли ответить на них. Всех их надлежало казнить без сострадания! Гибель стольких юношей глубоко опечалила Алтан-хана. Вот когда он пожалел о своем указе! «Это — слишком дорогая цена, — думал он, — и пусть лучше моя дочь умрет от своего упрямства, чем будут обезглавлены другие царевичи». И он постарался предотвратить дальнейшие казни.

Теперь он не допускает никого из юношей к словесному состязанию, не предупредив о безнадежности этого предприятия. Он убеждает молодых людей оставить их гибельные замыслы и соглашается проводить их к принцессе только с великими предосторожностями. Однако время от времени отчаянные юноши все же пытаются преодолеть преграду, поставленную принцессой, и добиться ее согласия. Их разум отравлен прелестью Турандохт и надеждой обладать ею, но увы! не так давно последний из них сложил свою голову на площади, не сумев разгадать три загадки, хоть он и считал себя достаточно мудрым и образованным! Смерть этих несчастных омрачает жизнь государя, но Турандохт кажется вполне довольной: эти кровавые зрелища ей по душе. Сегодня ночью должны казнить еще одного царевича, которого привлекла ко двору Алтан-хана все та же роковая любовь к царевне.

Халаф выслушал старухин рассказ очень внимательно и спокойно ответил ей:

— Я не сомневаюсь в том, что художники изрядно польстили вашей царевне, потому что невозможно поверить в красоту, столь совершенную! Все, кто видел ее портреты, влюбляются; образ ее помрачает разум. Я никак не могу поверить твоим словам.

— О господин! — возразила старуха. — Я часто навещаю свою дочь и захожу на женскую половину дворца. Вижу я и царевну: обаяние ее так велико, что слова бессильны его описать! Вы можете мысленно представить себе образ, наделенный всеми достоинствами, всеми чертами, которые вы находите привлекательными, — словом, совершенную женщину, — и этот образ будет бледнее, нежели Турандохт со всей ее красотой. Его даже сравнить нельзя будет с нашей царевной!

Хотя Халаф не вполне поверил старой хозяйке, но ее слова доставили ему некоторое удовольствие. Он никак не проявил своих чувств, только сказал:

— Я думаю, что юноши, которые брались разгадать эти загадки, не отличались сообразительностью!

— О нет, — отвечала старуха, — вопросы, которые она задает, невероятно запутанны и темны. Их трудно понять, и ответить на них вряд ли возможно.

Пока Халаф и старая женщина таким образом разговаривали, мальчик вернулся с рынка и принес все, что просил купить путешественник. Халаф, сильно проголодавшись в дороге, взял из его рук съестное и перекусил. Когда он насытился, уже начало темнеть, и с улиц Пекина послышались барабанные удары. Молодой человек спросил у старухи, кто это бьет в барабаны? Она сказала:

— Вы же слышали, что сегодня должны обезглавить еще одного царевича? Это стража оповещает жителей города о том, что близится время казни, которая, как я вам сказала, назначена на ночь.

Халаф, живо тронутый этим сообщением, вышел на улицу и смешался с толпой, чтобы присутствовать при казни. Вместе с другими людьми он двинулся в направлении императорского дворца, где должно было совершиться это печальное событие.

На дворцовой площади стояла большая деревянная вышка, украшенная кипарисовыми ветками и увешанная сотнями фонарей, которые освещали все вокруг. У ее подножия находилось лобное место, затянутое белым шелком, а поодаль — несколько строений, покрытых белой тафтой. Вокруг в два ряда стояли стражники, по тысяче в каждой шеренге, и держали в руках обнаженные мечи и секиры. Грохот барабанов мешался со звоном колоколов, доносившимся с деревянной вышки, Халаф, которого интересовали все подробности происходящего, увидел, как на площадь выступили двадцать китайских мандаринов и двадцать ученых мужей, сведущих в законодательстве; все они разместились под навесами тех строений, что виднелись поодаль. Эти сорок почтенных персон были облачены в белые шерстяные одеяния.

Потом появился еще один мандарин, который вел за руку жертву. Это был юноша лет восемнадцати; на голове его была синяя повязка, и весь он был украшен цветами и ветками кипариса. За ним по пятам следовал палач. Все трое поднялись на лобное место.

— Знал ли ты, юноша, об указе нашего государя? — громко спросил его мандарин. — Не старался ли тебя отговорить наш повелитель?