Роковой шаг

Я боялась чего-то ужасного. Я была невинна и несведуща, и у меня были весьма смутные представления об отношениях между мужчиной и женщиной. Мне приходилось случайно видеть слуг в неловких ситуациях. Я слышала хихиканье, видела какую-то возню в темных углах; однажды я видела в лесу парочку, слившуюся воедино под деревом, движущуюся, стонущую; я знала одну из кухарок, о которой повар сказал, что она «к услугам любого», и в конце концов у нее появился ребенок.

Не буду притворяться, что не думала об идиллических отношениях с Диконом; когда мы лежали бок о бок на галерее, мы оба сожалели, что были не одни. Думаю, что, если бы мы были одни, наши чувства бросили бы нас друг к другу и мы не смогли бы противиться этому. Тогда мы были бы неразрывно связаны друг с другом, и я не надела бы подвенечное платье для Ланса.

Однако этого не случилось, и вот теперь я сидела перед зеркалом, расчесывая волосы; я все расчесывала их и расчесывала, боясь остановиться. Ланс снял камзол. Он стоял голый по пояс, и я вспомнила ту, виденную мной сцену: Ланс такой же, как сейчас, но у зеркала — другая женщина. Спокойная, улыбающаяся, она была восхитительно томной, как удовлетворенная кошка. Какой контраст со мной, ничего не знающей, ни на что не способной!

Ланс подошел и стал позади меня, улыбаясь мне в зеркало. Он спустил рубашку с моих плеч, и она упала до талии. Потом он стал целовать меня… мои губы, мою шею, грудь.

Я стремительно повернулась и прильнула к нему.

— Не бойся, Кларисса, — сказал он. — Это на тебя не похоже. К тому же бояться нечего.

Он поставил меня на ноги, и рубашка упала на пол. Без одежды я почувствовала себя беззащитной. Ланс тихо засмеялся, поднял меня и понес на кровать.

Так началась моя брачная ночь. Я была смущена. Я чувствовала, что вступила в новый мир, где Ланс — мой проводник и учитель. Он был мягок и внимателен. Он понимал мою неосведомленность и, как я догадалась, знал, что я помню о том случае, когда увидела Эльвиру в его спальне. Он был полон решимости заставить меня испытать удовольствие от наших отношений, но в то же время он уважал мою невинность и понимал, что я должна прийти к этому постепенно.

Наконец Ланс уснул. Но я не могла уснуть. Я лежала, думая обо всех молодых невестах, которые приходили в эту комнату. Теперь они уже умерли, но их души, наверно, продолжают обитать здесь. Мне казалось, что я слышу голоса в шорохе занавесей и еле различимом стоне ветра в ветвях деревьев. Потом я подумала: «О, Дикон, это должен был быть ты. Это скрепило бы нашу любовь навсегда».

Занавеси на окнах были отдернуты, светила полная луна. Она освещала комнату, и качающиеся ветви деревьев рисовали движущиеся картины на стенах. Ланс лежал на спине. Его лицо отчетливо было видно при лунном свете правильные, благородные черты лица, греческий профиль, высокий лоб, волосы густые и волнистые. Пока я глядела на него, лунный свет коснулся его лица, и оно стало меняться. Ланс казался теперь стариком — это тени сделали его таким. И я подумала, что так он мог бы выглядеть лет через тридцать. Это сделало его очень уязвимым, и внезапно я почувствовала, как он мне дорог.

Лунный луч подвинулся — Ланс опять был молодым и красивым.

Я убеждала себя, что должна его любить и перестать думать о Диконе. Даже если он вернется, мы будем совершенно чужими людьми. Ланс — мой муж, и я всегда должна помнить об этом.

Я продолжала лежать без сна на большой кровати, а рядом со мной лежал мой муж.

* * *

Итак, я стала леди Клаверинг. Каждый последующий день приносил что-нибудь новое. Ланс всегда был нежным любовником, чувствовал себя свободно в любой ситуации, и его изысканные манеры не изменяли ему даже в спальне. Он разгонял мои опасения; он учил меня искусству любви так же, как учил искусству жить, когда мы ехали с ним в Йорк. Я понимала, что жизнь с ним всегда будет приятна. Наши интимные отношения очень сблизили нас. Я уверяла себя, что люблю его. Разумеется, я гордилась им: он был очаровательный, беспечный и выделялся в любой компании.

Восторг Жанны рос с каждым днем. Будучи сама не замужем, она многое знала об отношениях мужчин и женщин. Он был красивый мужчина; по ее мнению, мы стоили друг друга.

И все вокруг были удовлетворены.

Бабушка Присцилла, я думаю, была особенно довольна. Она сказала, что я должна прочитать семейные дневники и сама завести дневник.

— Ты узнаешь, как жила твоя мать, — сказала она. — Она с самого начала была неистовой девчонкой. Она была слишком красива. Ты по характеру совсем другая. У тебя было трудное детство, дитя мое; мне кажется, оно повлияло на твое развитие. Но с тех пор, как Дамарис привезла тебя домой, ты была счастлива.

— Дамарис так много сделала для меня. Я никогда не забуду этого.

— И ты сделала для нее очень много, моя дорогая, — сказала бабушка.

В тот день, когда Ланс и я собирались уезжать в Лондон, пришло письмо от Эммы. За последние три года я получила от нее только два или три письма. Они приходили к рождественским праздникам.