Читаем Роковые девчонки из открытого космоса полностью

Примерно за час до обещанного прихода Бэби Джейк перемерил все свои рубашки. Наконец остановился на лиловой кримпленовой с пейслийским узором. Самую малость узковатая, она отлично смотрелась на его поджарой фигуре. Он подумывал надеть полосатые леггинсы, но в конце концов предпочел красные джинсы. Дреды собрал к конский хвост и присмотрелся к своему отражению в зеркале ванной. Не–а. Распустил хвост и накинул дреды на макушку, откуда они забили великолепным гейзером желтого трубопровода, — но решил, что сегодня он недостаточно в контакте с женщиной в себе, чтобы такое выдержать. После чего позволил им распасться о–натюрель и обозрел результаты. Один–два он покрутил, чтобы торчали под интересными углами, и смазал чуточкой «Помадки», дабы убедиться, что под этими углами они и останутся. После чего порылся в обширной коллекции грима Сатурны и Небы, намазал скрывателем прыщик, поэкспериментировал с капелькой жидкости для подведения глаз и накрасил один ноготь черным. Подкрутил еще один дред. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, снова застегнул, после чего опять расстегнул.

Заняло чуть больше часа, но к тому времени, когда Джейк закончил, видок получился таким, будто его владелец только что скатился с постели и напялил на себя первое попавшееся.

Тук тук.

Кто там?

А я.

Кто «а я»?

Чужая.

Джейк открыл дверь и его чуть не сдуло назад от вида Бэби — в платье–рубашке из серебряной ламэ поверх лиловых рейтуз и баскетбольных кроссовок. Она повязала бархатную ленточку на шею, а длинные зеленые руки унизала черными и серебряными браслетами. Локоны оплела вокруг антенн, и теперь они стояли у нее на голове гигантским V, наподобие антенны телевизионной. Никого потряснее Джейк не встречал в жизни.

Возвратив себе дыхание и равновесие, он поискал нужные слова, чтобы сообщить ей, как она прекрасна, как великолепна, как тотально фантастична, но и не только это — именно ее талант, ее энергия, ее разум, ее уверенность, ее стиль вызывают в нем желание лечь и умереть у ее ног. Джейку хотелось вырезать бьющееся сердце из своей груди и преподнести ей на блюде. Он отрепетировал все эти мысли в голове, прежде чем ему удалось заговорить. Слова из его уст вышли такие:

— Ну как считаешь? — сказал он. — Сразу в «Сандо» двинем?

Бэби улыбнулась. Она прочла его мысли.

— Ага, ну дак, — ответила она.

В пабе Джейк подтащил к дверям небольшой столик и два табурета. Не успел он принести подносик со штампом и стодолларовой разменной кассой из бара, как Грегори, завидев Бэби, сам подплыл с подносом.

— Привет, роскошная, — приветствовал он Бэби, мимоходом вручая поднос Джейку, но даже не глядя на него. — Грязное платьице, — добавил он, тщательно ее оглядев.

— Спасибо, Грег, — промурлыкала Бэби. — Милая рубашечка, кстати.

Грегори похлопал по своей настоящей нейлоновой черно–белой рубашке семидесятых с оп–артовым рисунком и подчеркнуто улыбнулся.

— Хороша распашонка, а?

— И тебя приятно видеть, Грег, — вмешался Джейк, стараясь, чтобы прозвучало не так кисло, как было ему на душе. Она ничего не сказала о его рубашке, капризно подумал он.

— Мне твоя рубашка тоже нравится, Джейк, — сказала Бэби, обратив на него свою ослепительную улыбку. — Очень нравится. — И в зале вдруг как будто больше никого не стало. Как и не было никогда.

— Четко. Ну что ж, я тогда, наверное, за дела возьмусь, — шатко вымолвил Грег и попетлял обратно к бару.

К двери подшаркал высокий парнишка с прической жертвы электрического стула и в майке «Нездравых»[97].

— Скока? — спросил он и зацепился взглядом за Бэби.

— Три доллара, — ответил Джейк.

Ответа не последовало. Нездравый влюбился. А когда влюблен, разговаривать не можешь. Бессознательно он чуть придвинулся к Бэби — его втянуло в ее орбиту ровно в тот же момент, когда высоко в открытке астероид Эрос на самую чуточку сдвинулся со своей. Рот Нездравого распахнулся. Язык вывалился. Глаза оттянулись книзу внешними углами, а щеки вспыхнули розовым.

— Три доллара, приятель, — повторил Джейк. И посмотрел на Бэби — не поощряет ли она часом этот дебилизм. Но та, похоже, и ведать не ведала: она счастливо притопывала под музыку — в динамиках играли «Песни в ключе Х»[98] — и наблюдала, как подключаются группы.

Нездравый попытался вспомнить, где он и зачем. С любопытством оглядел оранжевые стены паба, сцену, мамонтов бар, свои ноги. Ах да

. Он втянул язык. Медленно, словно бы просыпаясь, спросил:

— Скидки есть?

— Извини, приятель.

Нездравый вынул из кармана три монетки — по одной за раз, трагически прощаясь глазами с каждой. Вытянул костлявое запястье, и Джейк проштамповал его портретиком Р2–Д2[99]. Нездравый окинул Бэби последним взглядом чистой преданности и исчез в глубине бара.

Следующей вперед выступила изощренная на вид девушка с искорками на лице и мультиками на чулках. Она уже протягивала свои три доллара, когда вмешался вышибала.

— Удостоверение? — потребовал он.

— Задрота, — обиженно буркнула пятнадцатилетка, развернулась и ушла.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Диско 2000
Диско 2000

«Диско 2000» — антология культовой прозы, действие которой происходит 31 декабря 2000 г. Атмосфера тотального сумасшествия, связанного с наступлением так называемого «миллениума», успешно микшируется с осознанием культуры апокалипсиса. Любопытный гибрид между хипстерской «дорожной» прозой и литературой движения экстази/эйсид хауса конца девяностых. Дуглас Коупленд, Нил Стефенсон, Поппи З. Брайт, Роберт Антон Уилсон, Дуглас Рашкофф, Николас Блинко — уже знакомые русскому читателю авторы предстают в компании других, не менее известных и авторитетных в молодежной среде писателей.Этот сборник коротких рассказов — своего рода эксклюзивные X-файлы, завернутые в бумагу для психоделических самокруток, раскрывающие кошмар, который давным-давно уже наступил, и понимание этого, сопротивление этому даже не вопрос времени, он в самой физиологии человека.

Дуглас Рашкофф , Николас Блинко , Николас Блинкоу , Пол Ди Филиппо , Поппи З. Брайт , Роберт Антон Уилсон , Стив Айлетт , Хелен Мид , Чарли Холл

Фантастика / Контркультура / Киберпанк / Научная Фантастика / Проза
Норма
Норма

Золотые руки переплавлены, сердце, подаренное девушке, пульсирует в стеклянной банке, по улице шатается одинокая гармонь. Первый роман Владимира Сорокина стал озорным танцем на костях соцреализма: писатель овеществил прежние метафоры и добавил к ним новую – норму. С нормальной точки зрения только преступник или безумец может отказаться от этого пропуска в мир добропорядочных граждан – символа круговой поруки и соучастия в мерзости."Норма" была написана в разгар застоя и издана уже после распада СССР. Сегодня, на фоне попыток возродить советский миф, роман приобрел новое звучание – как и вечные вопросы об отношениях художника и толпы, морали и целесообразности, о путях сопротивления государственному насилию и пропаганде.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Владимир Георгиевич Сорокин

Контркультура