Роксолана и Султан

Ночь за ночью проводила в султанской спальне наложница с расцарапанным лицом и подбитым глазом. Вечер за вечером все начиналось с долгих разговоров о поэзии, философских размышлениях о бренности жизни, игре на уде или вообще сазе, более сложный инструмент канун был еще для Роксоланы недоступен. Да и на уде она сначала просто перебирала струны, вслушиваясь в их звучание, только потом начинала проявляться мелодия. У уда 12 струн, у кануна целых 72 струны. Ничего, освою и канун! – решила для себя Роксолана.

Султану нравилось просто сидеть, читая или размышляя, пока она тихонько напевала, перебирая струны пальчиками. Каждый вечер за таким занятием проходило не меньше часа. Роксолане даже принесли еще один уд в ее комнату, чтобы могла освоить получше.

Потом они ужинали, причем Сулейман следил, чтобы Роксолана ела, что тоже необычно для поведения Повелителя относительно наложницы. Дело одалиски – быть приятной, ублажать Повелителя в постели, но если ему нравится сначала слушать ее бренчание на уде или наблюдать, как она отправляет в рот виноградины, никто запретить не может. И все же это странно.

А потом он вставал, поднималась и Роксолана, понимая, что пришло время удаляться в саму спальню.

Сулейман медленно обнажал это худенькое тело, осторожно касаясь пальцами. Гладил ладонями упругую грудь, проводил по бедрам, смеялся:

– Я не зря заставляю тебя есть – ты стала толще.

Но при этом в его голосе слышалось какое-то затаенное опасение. Роксолана уже поняла: он боится, как бы она не растолстела, как Махидевран, но пока до черкешенки было далеко. К тому же Роксолана не любила сладости и лежать тоже не любила. Это казалось глупым – целыми днями разлеживаться, а ночь на что?

Хотя ночью полежать ей почти не удавалось, Сулейман не зря слыл горячим мужчиной, времени для сна оставалось очень мало, стоило смежить веки, как султан уже поднимался для предрассветной молитвы. Вставала и Роксолана, тихонько выскальзывала из султанских покоев, спешила к себе и там еще досыпала пару часов до полного рассвета.

Сулейман умел не просто получать удовольствие сам, он доставлял его Хуррем, ни разу за все эти ночи она не осталась неудовлетворенной. Однажды вспомнились слова о том, что Ибрагим лучший любовник. Роксолана с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться от такого воспоминания. Так могла сказать только та, что не ведала ласк Сулеймана.

Она уже могла смеяться, губа поджила, поводов в спальне султана находилось много и до постели, и там тоже.

Легкие, осторожные прикосновения постепенно становились страстными, в их сердцах вспыхивало пламя, передававшееся телам, любовники сливались воедино, забывая, кто из них хозяин, а кто рабыня. Роксолана напрочь забыла все приобретенные в Кафе теоретические знания, просто в объятиях Сулеймана не получалось ни о чем думать или вспоминать, тело само откликалось, отдавалось его рукам, потоку страсти, само распоряжалось собой, душа лишь следовала за ним с восторгом.

Была ли это любовь? Она не сомневалась, что да, хотя ужасалась своему чувству, влечению к хозяину, который мог в любую минуту бросить, увлечься другой, прогнать от себя и забыть.

Стоило Сулейману обнять ее, зарыться лицом в волосы, не говоря уже о потоке сладострастия, который захватывал, когда его тело прижималось и овладевало ее телом, Роксолана забывала обо всех страхах и опасностях, о том, что ночь заканчивается рассветом и за день может многое случиться. Она жила этими ночами, а в остальное время просто ожидала вечера и кизляр-агу, пришедшего за ней…

Роксолана была счастлива, и ей очень хотелось вернуть это счастье своему Повелителю сторицей.