Роксолана и Султан

Хафсе с трудом верилось, что не самая красивая, не самая фигуристая девушка вдруг стала для Сулеймана столь дорога, что тот уже которую ночь проводит с этой побитой красоткой, чье лицо украшено здоровенным синяком. Сулейман нарушил обычай, хотя вполне мог это сделать, – он не отправлял наложницу из своей спальни после удовлетворения желания, а оставлял до утра. Хуррем исчезала только на рассвете, но весь гарем об этом был осведомлен. Как и о том, что в султанских покоях… читают стихи и толстенные книги.

Колдовство, это, несомненно, было колдовство! А с колдовством нужно бороться. Валиде прекрасно понимала, что не время просить за наказанную Махидевран, на просьбы невестки отвечала:

– Подожди немного, пусть султан забудет твой проступок.

Это полезно, Махидевран должна немного прочувствовать свое положение и умерить пыл, а то стала свысока поглядывать на саму валиде. Но сейчас не опальная баш-кадина заботила Хафсу, а маленькая роксоланка, посмевшая захватить внимание Повелителя.

Валиде велела позвать к себе Хуррем.

Роксолана почти всю ночь не спала, сначала они долго беседовали о поэзии и Сулейман даже читал стихи поэта Мухибби. Сколько ни старалась Роксолана, не смогла такого припомнить.

– Нет, такого мне не читали, я бы запомнила!

– А тебе понравились газели Мухибби?

– Да! А кто переводил на турецкий?

– Какая разница? – почему-то чуть приподнял бровь султан.

– Я бы конец перевела чуть иначе.

– Как?

Она повторила по-своему последние строчки газели:

– Но если и в раю тебя не будет, не нужен рай и мне.

Он хмыкнул:

– Да, так лучше. Я запомню.

Для себя Роксолана решила спросить о поэте Мухибби валиде, та может знать. Больше некого, Повелитель не ответил…

Хафса знаком показала, чтобы девушка села рядом к столику, уставленному разными яствами:

– Ты ела ли сегодня?

– Нет, – честно созналась девушка.

– Почему?

– Не хотелось.

Она не могла признаться, что просто боится быть отравленной, а потому берет лишь хлеб и фрукты. Это не пустой страх: в гареме случаи отравления не столь редки.

Валиде догадалась сама, кивнула на стол:

– Ешь. И я скажу хезнедар-уста, чтобы она сама тебе носила еду с моего стола, если ты боишься отравления.

– Я не боюсь, просто есть не хочется.

– У Повелителя в покоях ужинала?

Роксолана не знала, стоит ли об этом говорить, неопределенно пожала плечами, валиде рассмеялась:

– Можешь не отвечать. Повелитель не любит сладкое, а тут вдруг стал требовать себе по вечерам всякие сладости. Для тебя?

– Я тоже не люблю.

– А ему сказала?

– Нет.

– Почему же?

– Зачем?

– Но ведь заставляет же есть сладкое?

– Заставляет, – чуть улыбнулась девушка.

– О чем вы с ним подолгу беседуете?

Роксолане на миг показалось, что валиде и впрямь рада их с султаном сближению, тому, что сын нашел в наложнице не просто женщину для ночных услад, но и собеседника, она улыбнулась, насколько позволяла незажившая губа:

– Он меня писать учит. Я многое знаю и помню, читать могу, а сама пишу плохо.

– Зачем?!

С Хафсы слетело все ее благодушие. Что будет, если узнают, что Повелитель вместо постели учит свою наложницу выводить закорючки?!

– Чтобы писать ему письма, когда уйдет в поход.

Девушка смотрела почти с вызовом. Валиде бы приглядеться, но ее заботило другое:

– Ты не вздумай никому рассказывать, даже своей Фатиме.

– Нет, я никому не говорю. Только вам.

Роксолана жила каждый день, каждый час, как последний. Иного и быть не могло. Сулейман звал ее к себе в покои, невзирая на царапины, подбитый глаз и рассеченную губу. Они подолгу беседовали, султан все сетовал, что она плохо читает и еще хуже пишет.

– Негоже полагаться только на свою память, она не может хранить все.

И молодая женщина, возвращаясь к себе в комнату, брала килим в руки, старательно выводя букву за буквой. Писала, как слышала, это смешило Сулеймана, потом читавшего ее записи.

– Хуррем, у каждого языка есть свои правила, как у людей правила поведения. Буквы тоже ложатся на бумагу не как попало, ты же видишь это в книгах.

Она видела, но одно дело читать и совсем другое – писать. А так хотелось записать стихи, которые приходили на ум! Пока сочиняла, помнила, а немного погодя действительно забывалось. Роксолана смеялась:

– Верно, память не способна удержать все стихотворные строчки, что рождаются в голове.

Сулейман изумлялся:

– В твоей голове рождаются стихи?

Она обещала непременно запомнить, когда в голове сложится следующее, чтобы прочитать его Повелителю.

Заканчивался второй месяц с тех пор, как Роксолана впервые провела ночь в султанской спальне. У нее уже дважды не приходили грязные дни, но молодая женщина даже думать боялась о причине такого сбоя. Просто никаких других изменений не было: ее не тошнило, не хотелось чего-то необычного, на что жаловались беременные женщины. И все же Роксолана чувствовала, что внутри нее зародилась новая жизнь.

Почувствовала и испугалась.

Душа раздваивалась. Должна бы ненавидеть султана за свою неволю, за рабство, за то, что может в любую минуту не просто сослать ее, как Махидевран, в дальний дворец, а вообще приказать зашить в мешок. Должна бы… но не могла.