Роксолана. Королева Османской империи (сборник)

К ним подошла бледная Настенька и тоже обняла своего суженого, склонилась к плечу и едва слышно прошептала:

— Поезжай без колебаний… буду ждать верно, как истинная казачка… пусть бережет тебя, любимый мой, Дева Мария и Пан Бог.

И дала ему вышитый платок.

На второй день пан Ярема летел на вороном в имение Глинского.

* * *

Тихо было и в Санджарах, и на широком дворе пана сотника Висовского, и в его светлицах, которые занимала его дочь Настенька со своей тетей.

После того, как неожиданно уехал из села пан Ярема во дворец князя Михаила, его невеста все ждала вестей со дня на день. Долгожданную весть привез старый гонец Гаджиенко. Но только однажды и достаточно скупую. Ярема передавал поклон «к сырой земле, дорогим сердцу родным» и сообщал, что уже выехал с князем Глинским в Киев. С ними поехала Ирена — жена пана Михаила, и его, Яремы, родная сестра. Готовятся, мол, к войне с польско-литовским королем Сигизмундом Первым, королем, который очень оскорбил князя — снял он князя с маршальства и отобрал все его туровские земли. Обидел этот король и всю семью Глинских.

Вот что написал.

Какая-то малопонятная война православной шляхты со шляхтой польской не очень волновала народ степной Украины. Все работали из года в год. Понемногу будто оживился вывоз разного добра в Киев, и раз за разом гнали отару овец, полудиких жеребцов, везли пшено и «железную тарань» — сабли, ружья и даже гаковницы.

Настенька расспрашивала проезжающих казаков о всяких новостях, но эти суровые люди неохотно шли на разговоры. Но совсем скоро поток казаков поредел. А когда осенний ветер сорвал последние листочки с хрупких берез, дорога и вовсе опустела.

Отец, обеспокоенный делами казаков-займанцев, ездил в ближние и дальние хутора, советовал, как вспахать новые «займища», давал лошадей, волов или какую-нибудь еще скотину, чтобы как-то начать обживать новый хутор. Если «займанец» был бедный, он заботился и о провианте, и о семенах, давал саблю или ружье: в поле, пусть и недалеко от большого села, все же надо было и работать, и оглядываться на ордынца. Ружье не мешало, да и казаки-часовые внимательно прислушивались к выстрелу. Часто сотник бывал и в самой Полтаве: там у него была своя усадьба, был и целый отряд казаков-стражей. В Санджары возвращался хмурый, а когда Настенька спрашивала, как там, в городе, отвечал:

— Да так же, как и в селе… Разница только в том, что здесь готовятся к весне, пашут и засевают поля, а там ремесленники шьют сапоги, кузнецы — изготовляют копья и еще продувают ружья, чтобы легче было стрелять, — шутил он, что очень редко с ним случалось.

Скоро настала зима, и село, как заколдованная красавица, крепко уснуло, укрытое блестящим белым покрывалом.

* * *

В этом году весна в Украину пришла рано. Прошумела по оврагам вода и даже смыла остатки залежалого грязного снега. Воронье оставило рощи и налетело на поля, где уже в просохших бороздах можно склевать какую-нибудь пищу. Легкий ветер просушил землю, и жаворонок по-весеннему пел радостные песни. В селах и хуторах проснулась жизнь.

Изо дня в день все менялось: где еще вчера рощи только покрылись почками, сегодня уже зеленели молоденькие листочки, такие влажные и маленькие, что сквозь лес, как сквозь зеленые кружева, можно было видеть и все село, и грачей, и большие озера, и даже суетливую уточку с веселыми утятами. Все покрылось зеленью.

И шум… шум хлопотной жизни, звонких голосов. Мать-земля пробудилась от зимнего сна и зовет в свое лоно тружеников-пахарей… В каждом селе, в каждом хуторе звенит радостный шум-клик…

То же происходит и в Санджарах.

По весенним тропам ходят в поле какие-то чудаки, вроде бы и пахари, но все же с ружьями за плечами, пистолями за поясами. Это казаки-земледельцы остерегаются ордынцев.

— Ну как, пан Игнат? — улыбается высокий как жердь пахарь с черными усами и хищным взглядом. Знали его все здесь, как хорошего хозяина, звали его Лев Кварта.

— Вышли посмотреть на озимые, — кивает пан Игнат Сивоус, молодой еще казак с хорошей саблей, добытой им в бою у янычара. Его здесь и уважали за эту янычарку.

— А у нас прокатилась весть, что нашего пана Глинского вместе с казаками где-то ляхи затоптали, — бросил приземистый пахарь со шрамом над правой бровью, назывался он здесь Турул Свирид. Этот Свирид всегда приносил необычные вести. Ему никто не верил, но всегда оказывалось, что он говорил правду. Ему и теперь никто не верил.

— Не слыхали такого, пусть Бог милует!

— Не слыхали мы…

— Давно не видели молодого пана Ярема Сангушко, его бы спросить…

— Так он же с паном Глинским! Вот когда оба приедут в свои займища, тогда и услышим правдивые новости…

— Когда же мы их услышим?

— Тогда, наверное, когда уже будет поздно, — улыбнулся Кварта.

— Не ближний свет: пока этот гонец пришкандыбает, тогда уже, кажется, некого будет и спасать — далеко заехал хозяин Михаил, лучше бы стерег свое добро, и нам бы он пригодился.

— И без Глинских обойдемся. Есть здесь недалеко и Вишневецкие, и Сангушко… Не о чем сокрушаться: найдем хорошего старосту, чтобы голова была на плечах.

Клавдий Лебедев. «В ночь на Ивана Купалу»