Роль читателя. Исследования по семиотике текста

Когда в пятой главе Драмы появляются Тамплиер и Пирога, читатель должен подумать, что это – Рауль и Маргарита (или что, по крайней мере, одна из масок – это один из супругов). Такая идентификация подсказана письмами в главе четвертой: поскольку в одном из писем сказано, что Рауль пойдет на бал одетый Тамплиером, а на балу присутствует Тамплиер, то, стало быть, Рауль и Тамплиер – одно лицо (то же [mutatis mutandis] справедливо и для Маргариты).

В плане логики такое умозаключение неверно (подобным же образом можно было бы сказать: коты – животные; моя борзая – животное; следовательно, она – кот).

Но в плане повествования такое предположение более чем оправданно. В сознании читателя возникает типичный интертекстуальный фрейм, весьма обычный для повествований XIX века: это топос[445] «якобы неизвестного персонажа». В популярных романах глава могла часто начинаться с описания некоего якобы неизвестного персонажа (обычно так или иначе переодетого, замаскированного), в котором даже самый невнимательный читатель легко узнавал одного из уже прежде появлявшихся героев повествования. В конце подобных описаний автор, как правило, «обнажал прием» и признавал тот факт, что М-Читатель уже должен был идентифицировать этого «неизвестного» персонажа: «Как наши читатели уже наверняка поняли, таинственный посетитель был не кто иной, как граф Имярек…» Подобным же образом читатель

Драмы ожидает прочесть: «…Тамплиер был не кто иной, как Рауль».

Так, посредством инференциальной прогулки-вылазки[446], обусловленной интертекстуальным фреймом, М-Читатель Драмы устанавливает кореференциальную связь между именами и местоимениями, относящимися к персонажам в главах с первой по четвертую (с одной стороны), и теми именами и местоимениями, которые относятся к персонажам в пятой главе (с другой стороны).

Следует подчеркнуть, что данная кореференция устанавливается не на грамматических, а на нарративных (нарратологических) основаниях. Но это означает, что стратегия дискурса в конечном счете определяется на нарративном уровне (т. е. на уровне повествования), при том что умозаключения этого уровня осуществляются посредством стратегии дискурса.

Уровень дискурса в целом имеет подсобную функцию по отношению к уровню повествования: функция эта заключается в создании у читателя определенных ожиданий, относящихся к уровню фабулы. Это относится ко многим, если не ко всем текстам с вымышленными повествованиями. Драма отличается от прочих текстов тем, что вплоть до шестой главы структура дискурса оставляет открытыми двери для двух разных и взаимоисключающих фабул.

Чтобы воспринять фабулу, читатель должен идентифицировать топик, или основную тему повествования. Топик повествования – это не что иное, как фабула, сформулированная в максимально обобщенном виде, или такое обобщающее макровысказывание, которое может быть выражено заглавием. Так, например, / de bello gallico /[447] – это ключ к пониманию того, о чем идет речь в соответствующем тексте Цезаря (ср. понятие

топик дискурса у ван Дейка [van Dijk, 1977] и понятие тема у Ю. Щеглова и А. Жолковского [1971]). Идентифицировав топик повествования (часто с помощью разных абдукций, методом проб и ошибок), читатель активизирует какой-нибудь интертекстуальный фрейм (или несколько таких фреймов), чтобы предпринимать инференциальные прогулки-вылазки и делать те или иные догадки-предсказания относительно дальнейшего развития фабулы.

К концу четвертой главы Драмы читатель в принципе может идентифицировать два топика повествования (история адюльтера и история недоразумения) и соответственно активизировать два интертекстуальных фрейма («адюльтер» и «недоразумение»), представив себе две возможные истории:

a) Рауль и Маргарита очень любят друг друга, но оба очень ревнивы. Каждый из супругов получает письмо, в котором сообщается, что другой / другая собирается на встречу с любовницей / любовником. Каждый из супругов решает поймать другого / другую на месте преступления. И убеждаются, что в письме / письмах сообщалась правда;

b) Рауль и Маргарита очень любят друг друга, но оба очень ревнивы. Каждый из супругов получает письмо, в котором сообщается, что другой / другая собирается на встречу с любовницей / любовником. Каждый из супругов решает поймать другого / другую на месте преступления. И убеждаются, что в письме / письмах была ложь.

Финал Драмы не подтверждает и не опровергает ни одну из этих нарративных гипотез: он и подтверждает, и опровергает и ту и другую. Все зависит от характера творческого сотрудничества со стороны читателя. Текст, со своей стороны, поощряет читателя на сотрудничество в любом из двух предложенных смыслов (т. е. в пользу как той, так и другой гипотезы).

Драма проделывает на уровне дискурса некий хитрый фокус, который должен принести плоды на уровне повествования, но чьи корни расположены глубже – на уровне структур мира (мироструктур)[448].