Роман Ким

Добисов в неожиданных подробностях вспомнил свою «вербовку» Кимом осенью 1925 года в Московском институте востоковедения: «Ким заявил мне, что ему известно о том, что, будучи в Китае, я связался с японской разведкой… Это было начало моей шпионской связи с Кимом». Добисов выполнил задание Кима «достать материалы по Восточному отделу Коминтерна», а годом позже, перед отъездом в Китай, получил от Кима пароль для связи с японской разведкой в Шанхае — почтовую открытку, разрезанную по диагонали. Со второй половиной открытки на связь пришел сотрудник японского консульства в Шанхае Савара. С ним Добисов оставался на связи до своего возвращения в СССР в 1931 году. Потом он еще несколько раз встречался с Кимом, чтобы передать ему списки агентуры ИНО ОГПУ на Дальнем Востоке: в Корее, Китае и Японии — ими очень интересовались в Токио. Осенью 1933 года Ким сам пришел к Добисову и не один, а с неким японским дипломатом по фамилии Сато. Ему Добисов доложил о политике СССР на Дальнем Востоке, прежде всего в Маньчжурии, и о резидентурах ОГПУ. В 1935 и 1936 годах состоялись еще две встречи с Сато и Кимом: говорили об убийстве Кирова (в те годы опасная и запретная тема — формально за эти разговоры был расстрелян еще один разведчик-японовед — В. Н. Крылов^[363]

) и о возможных в связи с этим изменениях обстановки на КВЖД. Напоследок Добисов получил очередные разведданные от японца.

Шокированный Роман Ким всё отрицает: ничего этого не было, о встречах с Сато он слышит в первый раз и Добисов просто врет. Да, с самим Добисовым они знакомы, но «встречались только в ИНО, т. к. Добисов работал в 7 секторе, куда я заходил по делам службы. Больше я нигде с ним встреч не имел…». Ким спрашивает Добисова, как был одет Сато, когда они с ним якобы встречались. Конечно, Добисов таких деталей не помнит — давно было. Невозмутимый следователь Дарбеев уточняет у свидетеля:

— Вы не оговариваете Кима?

— Не оговариваю, так как никакого смысла оговаривать его у меня нет»^[364]

.

Очная ставка, как и следовало ожидать, ничего не дает. Судьба Кима решается теперь не на Лубянке, а в Кремле, и еще дальше — на полях Маньчжурии. Уже вовсю гремят орудия — в разгаре бои с японцами в Монголии, на Халхин-Голе. И положение на театре военных действий складывается явно не в пользу Красной армии. В день очной ставки — 15 июля — Сталин направил на Халхин-Гол специальную комиссию во главе с печально известным комиссаром Мехлисом для проверки причин неудач.

Сразу после очной ставки Ким «пропал» — в его следственном деле нет никаких записей вплоть до 21 марта 1940 года. В ходатайстве перед прокурором о продлении сроков следствия есть пояснение: «…следственное производство по делу № 1626 по обвинению Ким P. Н., согласно приказания Народного комиссара внутренних дел Союза ССР — комиссара безопасности I ранга — тов. Берия, было приостановлено, а Ким был использован для выполнения спецзадания»^[365]. Что это значит? Неизвестно. Учитывая, как и с кем работал Ким, любой опытный японовед, поразмыслив, может вспомнить о «феномене Онода». Онода — это тот самый японский офицер, выпускник разведшколы в Накано, специалист по партизанской войне, который, будучи заброшен в джунгли Филиппин в январе 1945 года, а затем, прекрасно зная о том, что война кончилась, вел боевые действия (сначала в составе группы, затем один) против американской армии и филиппинской полиции до весны 1974 года. Извлечь упорного диверсанта из джунглей сумел только его командир, по счастью, выживший в боях и прибывший на остров Лубанг, чтобы приказать младшему лейтенанту Онода сдаться. Для нас здесь исключительно важна та черта японской психологии, особенно психологии военных, самураев, о которой обычные люди либо никогда не задумываются, либо забывают. Солдат, обреченный вести боевые действия в окружении, один, получивший приказ не сдаваться, будет повиноваться только тому, кто этот приказ отдал. Если же командир, отдавший приказ, погибнет, остановить такого солдата может только смерть. Японские офицеры, завербованные Романом Кимом, стали против собственной воли его солдатами, ведущими тайную войну со своей родиной. Нравилось им это или нет, но естественный для них кодекс чести должен был заставлять их подчиняться тому человеку, который их вербовал, кто ими руководил. Если мы когда-нибудь узнаем, что время от времени Романа Николаевича Кима вывозили из тюрьмы НКВД на встречу с его японскими агентами или даже отпускали за границу, чтобы он там руководил ими, не стоит этому удивляться: «феномен Онода» вполне закономерно должен был сработать, хотя сам Онода в то время еще только готовился к своей тридцатилетней войне. Конечно, версия малоправдоподобная, но когда мы имеем дело с Кимом…