Роман Ким

Выжил, чтобы начать новую жизнь, но, конечно, совсем не ту, о которой просил в последнем слове. Он получил клеймо японского шпиона и избежал расстрела. Казалось бы, Роман Николаевич должен был умереть, покончить с собой от позора и сделать это более удачно, чем в случае с очками, но тяга к жизни — к любой жизни — обычно бывает сильнее слов. Ему хотелось вдохнуть воздуха свободы, но, когда оказалось, что можно вздохнуть и дышать (не один — последний раз, а много) воздухом даже тюрьмы, он, как обычный, нормальный человек, согласился и на это. Началась его новая жизнь — всё еще тюремная, но уже другая, и не такая страшная, какая могла бы оказаться, попади он действительно в наши сибирские лагеря…

Арестованный в 1939 году в Ленинграде профессор Николай Иосифович Конрад, после 1940 года как раз переведенный из лагеря, где работал сначала на лесоповале, а затем банщиком, в Москву, во внутреннюю тюрьму НКВД, вспоминал, что сидел «в камере на Лубянке в чистом, отапливаемом помещении. Слышал, как за стенкой нескончаемо трещала машинка. Позднее выяснилось, что соседом был другой японовед, романтик, человек-легенда — Роман Ким. Вообще же существование на Лубянке было какой-то фантасмагорией: Конрад рассказывал, как однажды ему принесли землянику, и он в шутку заметил, что землянику едят с сахаром. Его замечание было воспринято всерьез, и тут же в камеру был доставлен сахар…»^[374].

Роман Николаевич никогда не вспоминал о тюремной землянике (Конрад еще и о паркетных полах в камерах упомянул), да и вообще информация о годах, прожитых им после оглашения приговора, крайне скудна и, как обычно, невероятно противоречива. Кимура Хироси в известной статье писал о том, что Ким рассказывал ему, как после участия в гражданской войне в Испании (!), сидел в лагере в Северной Африке, а его любимая жена Люба верно ждала его дома^[375]

. Однако кроме собственных слов Кима нет ни одного не то что подтверждения, нет ни одного упоминания о том, что он в середине 1930-х годов выезжал в Испанию (хотя, как обычно, это не значит, что можно со стопроцентной уверенностью говорить о том, что Роман Ким в Испании не был). «Верная жена Люба» — весьма странная мистификация японского журналиста, который должен был знать, что женой Кима с 1928 года и по крайней мере до середины 1940-х годов была Мариам Самойловна Цын, а не Любовь Александровна Шнейдер. Наконец, утверждение о северной Африке столь невероятно, что сам же Кимура его раскритиковывает, приходя к выводу, что Ким сидел в лагере в Северной России — в Магадане. Более того, Кимура тут же нашел человека, который сидел вместе с Кимом на Колыме, но отказался назвать его имя, и теперь мы потеряли его навсегда. И всё же Кимура был свято уверен, что Роман Ким провел тюремные годы именно там — на Колыме.

Достоверно известно, что Роман Николаевич в годы заключения стал основным автором секретного учебного пособия «Борьба с японским шпионажем»^[376] и работал еще над одним пособием — для контрразведчиков по чтению японской скорописи. Японские ученые, изучавшие биографию его супруги — М. С. Цын, уверены, что разговорник японского языка для Красной армии, вышедший в то время под ее именем, на самом деле принадлежит перу Романа Николаевича

^[377].

Очевидно, что преемник Кима в японском отделении Александр Гузовский не просто так старался спасти Романа Николаевича от смерти — ему позарез был нужен толковый сотрудник, и он такого, точнее, лучшего, о каком мог только мечтать, сотрудника получил. Да еще на круглосуточный режим работы — ведь его можно было не отпускать ночевать домой. Уровень Кима осознавал не только Гузовский. И. В. Просветов приводит в своей книге следующее высказывание о Киме одного из его коллег: «Берия ценил Кима как специалиста по Японии, и материалы, им подготовленные, использовал постоянно. Роман Николаевич работал в тюрьме день и ночь, ему создали условия. Занимался, в том числе, переводами шифротелеграмм, благо у нас были японские коды»^[378]

. Это стыкуется и с упоминанием Конрада о непрерывно работающей печатной машинке, и с резолюцией наркома иностранных дел В. М. Молотова на пятистраничной справке НКВД на нового посла Японии в Москве Татэкава Ёсицугу: «Справка лучше нашей. Видите, опять НКВД оказался выше НКИД в информационном плане по вопросу работы НКИД…»^[379]