Роман Ким

Естественно, в статье много японских названий. У них крайне необычная транслитерация на русский язык. Мягкие слоги, в том числе с шипящими, записаны не через «ио», «чо» или «тё», а через «ьо». Например, не «иттёмэ», как принято в современной официальной транслитерации, не «ичоме», как воспринимается на слух, а «иттьомэ». Такая транслитерация не встречается, пожалуй, ни у кого из японоведов, кроме одного человека — Романа Кима. Его «Три дома напротив, соседних два» наполнены примерами именно такой непривычной транслитерации, где даже «Токио» — «Токьо». Это уже стиль, это — почерк, и это почерк Романа Кима.

Но не только это роднит эти пожелтевшие от времени листы дела Кима и дела Растворова между собой. Последняя, 37-я страница перевода подписана: «Перевел “МАРТЭН”».

Нет никаких оснований предполагать, что псевдонимом бывшего оперативного переводчика Кима в 1960 году мог воспользоваться какой-то другой переводчик — такой практики в специальных службах не существует. Только в фильмах о Джеймсе Бонде номера мифических агентов с «лицензией на убийство» передавались от одного агента другому. В жизни у каждого — свой номер, свой оперативный псевдоним, своя агентурная кличка. А если так, то получается, что по крайней мере в 1960 году бывший агент ГПУ — ОГПУ, а ныне внештатный сотрудник КГБ по кличке Мартэн продолжал работать?

Это объяснило бы многие вещи. Например, то, что Роман Николаевич долгое время жил в специальной гостинице «Люкс» на улице Горького, не имея в тот период работы, а значит, средств для оплаты жилья. Или то, как ему удалось стать членом Союза писателей СССР, не имея в активе ни одной изданной книги, кроме брошюры «Три дома напротив, соседних два», а еще выступать на специализированных заседаниях секции союза, не являясь пока его членом. Но самое главное, это объясняет то, каким образом еще нереабилитированный вчерашний заключенный спокойно разъезжал по всему капиталистическому миру в то самое время, когда другим «сидельцам» с похожей судьбой въезд даже в родную столицу был «заказан». И, наконец, это дало бы нам возможность понять, почему Роман Николаевич не поехал в Токио, хотя вполне мог бы себе это позволить.

Юрий Растворов в годы войны учился в спецгруппе разведки НКВД, предназначенной для работы в Японии. Учился в Москве, и кто-то преподавал ему там японский язык. В 1945 году Растворов был направлен в спецгруппу, занимавшуюся вербовкой агентов для советской разведки. Если в это время еще сидевший формально в тюрьме Ким работал в этой же группе, а всё говорит нам именно об этом, они могли быть, должны были быть знакомы. Растворов планировал побег, установив контакт с ЦРУ. Уйдя из советского посольства, он был вывезен американцами в США, где выдал всех сотрудников советской разведки и всех агентов-японцев — всех, кого только знал. Доподлинно неизвестно, сколько именно людей назвал Растворов — этой теме в значительной мере и посвящена статья Мацумото, но не исключено, что среди сотрудников советской госбезопасности, известных ему лично, предатель мог назвать и Мартэна — Романа Николаевича Кима. В таком случае вопрос с отказом Кима поехать в Японию решается легко и просто: он подозревал, что Растворов мог его выдать, и не мог ехать туда, где рисковал оказаться снова в комнате для допросов. Киму в такой неприятной ситуации оставалось только вежливо отнекиваться от приглашений, ссылаясь на занятость, и еще больше погружаться в творческую и общественную жизнь советских беллетристов.

У этой версии есть и слабая сторона: в 1960 году США и Япония уже были связаны Договором о безопасности, и американские спецслужбы чувствовали себя на островах как дома. Все показания Растворов давал именно американской разведке, а уж ЦРУ решало, чем можно поделиться с японской полицией (собственной разведслужбы у Японии в то время еще не существовало), и Роман Николаевич прекрасно об этом знал, и даже в статье этой болезненной для японцев теме уделено значительное внимание. Но всего год спустя, в 1961-м, Ким совершенно спокойно поедет в США в составе делегации Союза писателей СССР. Это странно: в Японию ехать он побоялся, а в Америку — нет? Нет ответа. Кроме того, перевод статьи Мацумото — несекретный. «Если бы Роман Николаевич дал подписку и работал бы в послевоенные годы как внештатный сотрудник КГБ, — считает полковник Б., — он мог бы пользоваться своим псевдонимом, но — только в секретной переписке. Тут явно иной случай. Желание подписаться под несекретной бумагой псевдонимом, который когда-то принадлежал агенту, можно объяснить бравадой, если угодно, старческим мальчишеством, попыткой напомнить о себе, о своих заслугах молодежи, сидящей теперь на его месте». Но испугаться показаний Растворова Ким-Мартэн мог на самом деле, и не важно, был он внештатным сотрудником КГБ или не был^[441].