Роман о Лондоне

Клубы облаков несутся из Африки, врываясь в его дом, пронизывают сырую комнату, прокатываются по постели. Желтая, необозримая африканская саванна простирается до самого горизонта, и по ней скачут газели с белыми пятнами на боках. Еще один скачок, и они, как чудится ему, столкнутся с ним лбами. А вот и жирафы длинными шеями тянутся к их кровати в Милл-Хилле. И пока догорает огарок в подсвечнике, он еще различает в темноте спящую жену — сон ее напоминает забытье больного. Руки свесились с кровати, и только голова в копне буйных волос, которую она носит, как корону, покоится на подушке.

Он тихонько встает, поднимает с ковра ее руку, поправляет и голову на подушке, чтоб она не лежала так окаменело, как мертвец. Потом опускается на колени, точно в сцене молитвы, и целует ей вторую руку. Она заснула голодной, он это знает.

ЛОДКА В ВЕРСАЛЕ

Следующий день жена иностранца снова проводит в Лондоне. Бегает по магазинам со своими куклами. Тем временем ее муж, точно безумный, бродит по занесенным снегом дорожкам Милл-Хилла с учебником в руках. Готовится к экзамену на должность служащего при отеле. И только когда солнце начинает клониться к земле, подобно баллону Монгольфье постепенно спускаясь за колокольней пригорода Финчле, виднеющегося из-за холма, Репнин отправляется домой, чтобы приготовить жене немного капусты и картофельную похлебку, в которую он осторожно опускает маленькие кусочки бекона. В неделю один раз берут они бекон, и тогда голод мучает их не так сильно, и они быстрее засыпают.

Потомка Аникиты Репнина, фельдмаршала, вошедшего с казаками в Париж, сломила не утрата богатства, домов в Петрограде, родового поместья Набережное, не нужда, преследовавшая его все долгие годы скитания по Европе, где после первой мировой войны очутилось много тысяч русских эмигрантов. Его сломило само это существование, превратившееся после того, как они покинули Россию, в бесконечные годы одиночества, неприкаянности и бездеятельности, точно какой-то страшный сон, из которого нет пробуждения. Для него нигде не было приюта, нигде не мог он жить и зарабатывать, как другие люди. Их жизнь стала не просто тяжкой, она стала призрачной, бесцельной, неправдоподобной.

В тот день жена его вернулась из Лондона поздно, вся в грязи, несчастная. Выйдя из автобуса, она поскользнулась и упала. Едва не попала под колеса. Пока он очищал ее пальто от грязи и грел ее руки в своих, она на него смотрела и говорила совершенно бесстрастно. Хоть бы пришел когда-нибудь конец. Всему!

Горячий чай и постель постепенно успокоили ее нервы, и она едва слышно, не открывая глаз, принялась рассказывать, как ее поднимали. Ей показалось на секунду, будто бы перед ней мелькнуло его лицо. И первая мысль была — как же он будет в этой жизни без нее? Точно он был ее ребенком, ее сыном, а не мужем.

— Братья Мдивани нашли в Америке миллионерш и женились. Почему бы вам не последовать их примеру, не вырваться из этого заколдованного круга? Мы катимся вниз. Оставьте меня. Одному вам будет легче устроиться. Вы мне представились сегодня, когда я упала, таким, каким были в Керчи, когда мы садились на пароход, в ту первую нашу встречу. Высокий, прямой, собранный и невероятно бледный. Единственный трезвый в пьяной толпе. Единственный не потерявший голову среди помешанных. А ваш взгляд — добрый и грустный. Вы наступили на моего щенка, и он завизжал. Я заплакала, а вы тогда выругались. По-французски. И сказали мне, что привыкли ругаться на войне, а чтобы вас не понимали, ругаетесь по-французски. Эта встреча перевернула всю мою жизнь. Меня как будто подхватило и понесло, и я уже не представляла себе жизни без вас. С вами мне было так хорошо с самого начала. Я была так счастлива, когда выходила за вас замуж, хотя это и было против желания моей тетки. И в Париже нам было прекрасно. Вы помните, Коля? А помните, как мы целовались в лодке, на озере, в Версале? Когда сторожа стали подсматривать за нами в бинокль?

И она засмеялась тихонько, как будто во сне, не открывая глаз.

— В руке была дикая боль, — снова зашептала она. — Я подумала в ужасе, а вдруг я теперь не смогу шить куклы. Ники, вы не можете найти радиостанцию Милана? Сон нейдет. Такое чувство, будто меня задавили. Люди сбежались, поднялся крик…

Муж гладил ее, как ребенка, и согревал своим дыханием ее руку. Потом зажег вторую свечу в подсвечнике и попробовал настроить радиоприемник майора на волну Милана. Но разболтанный ящик домовладельца — по слухам, он разводился с женой — ловил другую какую-то станцию, а вовсе не Милан. Хрипела танцевальная музыка из лондонского отеля «Савой». Отчетливо слышно было хихиканье танцующих пар. Но вот в музыку ворвался громоподобный голос оратора. (Трансляция сессии Организации Объединенных Наций.) Он говорил о праве человека на свободу.