Роман о Лондоне

— Коля, дорогой, но все это слова, одни слова. Мне просто страшно смотреть, как они толкают вас в пропасть.

— Не беспокойтесь, darling. Вы напоминаете мне того адмирала, что снимал номер рядом с нами в отеле, когда мы приехали в Лондон. Помните, он за вами ухаживал слегка? Когда начинала грохотать противовоздушная артиллерия и все торопились в подвал, он медлил, делая вид, будто не пойдет, но потом все-таки сходил, оправдываясь: он бы, мол, ни за что не стал спускаться, но приходится из-за супруги.

— Как вы можете так говорить? Я живу только ради вас. Куда же мы теперь денемся?

— Не знаю, но куда-нибудь переберемся. Майор, по всей видимости, уверен, что у нас еще есть сбережения, драгоценности, что мы застрахованы. Они все застрахованы.

Вконец измученная, жена больше не слушала его. Она затихла, слышалось ее равномерное дыхание. Поняв, что она засыпает, муж замолчал. В полутьме виднелась ее голова, казалось, она неживая. Он всматривался в это прелестное лицо и жалел ее. За эту женщину — как заметил в свое время Барлов (он не осмеливался ухаживать за ней) — Репнин готов был убить кого угодно. Не велик труд убить косулю или волка, даже человека, даже лучшего друга, но разве можно убить Лондон, который погубит эту женщину? Он бессилен перед этим огромным городом. Единственный выход — попытаться отправить ее к Марии Петровне, ее тетке, в Америку. Он вынашивал в себе эту безумную идею, хватался за нее, как утопающий за соломинку.

Все чаще прокручивал он эту мысль в голове, постепенно свыкаясь с ней, как с самым легким, безболезненным и умным поступком, однако же отлично сознавая, что это самое дикое, тягостное и ненавистное из всего, на что можно решиться.

Вглядываясь в ее лицо, все больше погружавшееся в темноту, Репнин сидел на краю постели, проникаясь непереносимой жалостью к этому созданию, — последовавшему за ним, на десять лет старше ее, из Керчи, как ребенок, как сестра за старшим братом. Только позднее, в Париже, она стала настоящей женщиной, горячей и страстной. И пока он так сидит, карауля ее сон и боясь потревожить, если станет укладываться рядом, — в его сознании проносятся картины прошлого, подобно тому, как мелькают дома в окнах поезда или годы в рассказе. Он вспоминает, какой ужас вызывал в ней вид эмигрантов, которые пошли с Колчаком в Сибирь, а оказались с чехами в Париже, и здесь эти князья, генералы, полковники превращались в шоферов, официантов, носильщиков, дворников. И что же? Может быть, Репнин и Надя умерли от сострадания? Да они не слишком-то и верили, будто те были генералами и полковниками. Как не верят проституткам в Париже, что когда-то они были невинными девочками.