Роман по заказу

В зале Манюшка села во втором ряду, с самого края. Пока шел журнал, она посмеивалась, припоминая разговор с Орловым, покачивала головой; потом началась картина про любовь: молоденькая телефонистка страдала по большому начальнику, разговаривающему по телефону громким грубым голосом. Манюшка увлеклась, забылась и не сразу поняла, что легонько подвинувший ее и севший рядом человек, от которого хорошо пахло одеколоном, Федор Орлов. Она взглянула на него только потому, что ей стало тесно, попыталась отодвинуться. Не глядя, Федор накрыл ее руку своей широкой горячей ладонью, сжал. Манюшка тихонько ойкнула, перестав на какое-то время следить за тем, что происходит на экране, попробовала высвободить руку и усмехнулась. Ну и пускай держит, если ему так нравится. На ферме ей телята руки лижут, и то ничего!..

На экране меж тем что-то произошло — Манюшка проследила и сейчас старалась разобраться. Оказалось же, что смотреть картину, когда кто-то ухватил тебя за руку, неудобно, в довершение руке было жарко. Теперь уже, досадуя, она снова повертела рукой — Федор сразу же отпустил ее. «Вот и ладно», — с явным облегчением вздохнула Манюшка.

В ту же минуту рука Федора словно ненароком легла ей на коленку. Не успев даже рассердиться и подумать, что на них обратят внимание, Манюшка хлестнула по этой нахальной руке — шлепок получился сильный и звонкий.

Позади засмеялись, Федор, будто у него запершило в горло, крякнул, принялся усердно смотреть на экран. Давно бы так.

Картина шла к концу. Дела у молоденькой телефонистки налаживались: начальник разговаривал по телефону уже не грубо, а вежливо, глаза героини повеселели. Повеселела, забыв про переставшего докучать ей Федора, и Манюшка: она очень любила картины со счастливым концом…

Дали свет.

Когда Манюшка поднялась с места, Федора Орлова рядом уже не было, его кожаная курточка лаково желтела у дверей. То ли оттого, что в толчее кто-то больно наступил ей на ногу (чулок бы не порвать!), то ли потому, что картина-то в общем оказалась не очень интересной, ощущение необычности нынешнего вечера исчезло. Больно ей нужен этот Федор Орлов! Манюшка зевнула и вдруг почувствовала, что очень хочется есть.

Она уже перебежала на свою сторону, когда рядом, откуда-то из темноты, возникла знакомая высокая фигура.

— Провожу, малявочка?

— Я и сама дорогу знаю, — не останавливаясь, отозвалась Манюшка.

Она шла, не прибавляя шагу, слыша, что запыхавшийся Федор идет за ней след в след, и, странно, не испытывая от этого никакого волнения, так разве, самую малость. Угомонившись за день, чуть внятно журчал по обочине ручеек, в распустившихся ветках ныряла серебристая скобочка молодого месяца.

— Ты не сердись. Это я так, сдуру, — виновато сказал Федор.

— Очень мне нужно! — Манюшка неопределенно пожала плечами, остановилась около своей калитки.

— Я серьезно. Я, знаешь… — сбивчиво сказал Федор и умолк, не найдя слова. Он стоял сейчас против нее, непривычно тихий; от смутного света молодого месяца лицо его казалось бледным, большие темные глаза блестели.

— Я тоже серьезно, — Манюшка усмехнулась.

Где-то совсем близко, наверно, в переулке, ударила гармонь, вслед за ней сильный и гибкий, как лозиночка, голос скороговоркой спросил:

Неужели мороз грянет,Неужели цвет убьет?..

Федор быстро повернул голову на этот знакомый голос, досадливо передернул плечами. Узнала голос и Манюшка: пела Фенька Стеклова — чего-чего, а этого у нее не отымешь, второго такого голоса поискать.

Гармонь снова зачастила, потом разом, словно оборвав вздох, смолкла, и в гулкой тишине, теперь уже в полную силу и красоту, все тот же голос, зазывно ликуя, закончил:

Неужели от разлукиЛюбовь наша пропадет?

— Иди, тебя кличут, — сказала Манюшка.

— Не пожалеешь? — помолчав, с ноткой обиды спросил Федор.

— Нет, — легко сказала Манюшка, почувствовав себя вдруг повзрослевшей: на душе у нее сейчас было хорошо, спокойно и чуть-чуть, в ожидании чего-то нового и неизведанного, грустно — как в день рождения. — Мое жаление еще не пришло.

Федор молча повернулся и пошел; Манюшка, почистив о скобу туфли, вошла в избу.

— Ты, Манюшка? — несонно из темени горницы окликнула мать; тоненько скрипнули пружины кровати.

— Я, мам. Ты спи, спи.

— Молоко на столе.

— Ладно.

Манюшка залпом выпила кружку молока, юркнула в свою постель.

Молоденький месяц висел прямо в окне. Манюшка подмигнула ему и, сама не зная чему, тихонько засмеялась, испуганно прикрыла рот ладошкой. Мать, ничего не спросив, глубоко вздохнула. «Чего это она?» — счастливо подумала Манюшка, пытаясь открыть тяжелые, липкие ресницы… Откуда же ей было знать, что, когда дочери, засыпая, вот так серебристо смеются, все матери на свете одинаково затаенно вздыхают.

Так было