Роман с пивом

Они еще не успели даже выйти из машин, эти, как их там, но совсем не те, про которых говорят, что вот опять наобещали того и сего касательно погоды. Однако из всех присутствующих, численная часть которых оставалась неизвестной по причине непрозрачности обеих машин, двое были определенно хорошо узнаваемы.

Жира стоял на пешеходном переходе в какой-то неопределенной позе. Казалось, что его левая половина застыла на месте, следя за чем-то крайне любопытным, тогда как на правой происходило рождение некой новой идентичности. На другой стороне дороги стоял, зажатый между двух остановившихся автомобилей, понурый Хеннинен. Над его головой смело можно было бы разместить пузырь, как в комиксах, со словами «как же так?».

Этот перекресток, надо сказать, вообще появился в довольно-таки неподходящем месте, то есть, конечно, он не сам там появился, скорее все же это цивилизация поставила его в такое затруднительное положение: к улице Ваасанкату, расположенной на вершине хребта, с двух сторон круто поднималась Харьюкату, хребтовая, это само по себе было настолько нелепым, что хотелось тут же кому-нибудь пожаловаться, если бы только во всей этой кутерьме нашлось для этого время, ибо куда как более логичным было бы назвать Хребтовой улицу, идущую по хребту, а мелкие отростки вообще оставить в покое. Но сейчас на самом перекрестке было только две машины, обе они застыли в неестественных позах, и казалось, вот-вот покатятся под гору к расположенному внизу моргу.

Чуть выше стояла «тойота хайс» с изрядно покалеченным бампером, между ее носом и двумя машинами на перекрестке непонятно как сумел втиснуться помятый с обеих сторон серебристый «форд фиеста» восемьдесят четвертого года, откуда взялась эта цифра, было совершенно непонятно, но почему-то казалось, что именно этого года. Вода лилась с горы сплошным гладким потоком и начинала бурлить лишь под колесами, громко фыркая и отплевываясь высоко в воздух.

— Какого хрена? — спросил Маршал, остановившись рядом с Жирой и с недоумением глядя на застывшую композицию, потом на всякий случай еще раз повторил вопрос, на этот раз медленнее, растягивая слоги.

Жира, казалось, всерьез задумался над этим вопросом и взвешивал про себя некий ответ, но в тот момент, когда он открыл рот и, по всей видимости, уже был готов воспроизвести какой-то вариант, в «тойоте» открылась передняя дверь и из нее вылез лысый, бородатый хряк в кожаной жилетке, весом эдак килограммов сто тридцать. Он был похож на морского слона и тоже спросил: «Какого хрена?», вопрос этот прозвучал до ужаса ясно, несмотря на расстояние, непрекращающийся грохот грома и шум льющейся воды в ушах.

Словесное оживление хряка-в-коже привело к тому, что Жира, казалось, стал распадаться на части, похоже, он никак не мог решить, можно ли на эти два одинаковых вопроса ответить одновременно, что, в свою очередь, повлияло на то, что некая уже давно рвущаяся на свободу часть Жиры тихо и почти незаметно покинула бренное тело и стала медленно удаляться, насвистывая себе под нос что-то неразборчивое. Однако сам Жира продолжал стоять рядом и выглядел так, словно и в самом деле лишился чего-то важного, по крайней мере, значительной части крови, ибо лицо его было гораздо бледнее, чем, например, лицо того же Хеннинена, который даже отсюда, издалека, казался неожиданно повзрослевшим и как-то враз постаревшим: он стоял на краю тротуара, красный, как светофор. В то же самое время, несмотря на нарастающую вербальную невысказанность и клокотание грозового неба, события продолжали развиваться, «фиеста» вдруг завелась и газанула метра на два вперед, задевая на ходу бока стоящих на перекрестке машин и покореженный нос несчастного «хайса», при этом над перекрестком повис такой отчаянный и душераздирающий стон, какой можно услышать только из кабинета зубного врача. «Фиеста» остановилась в некотором отдалении, и ее водитель стал пытаться открыть помятую и, вероятно, заевшую дверцу, словно бы в ответ на это движение средняя дверца микроавтобуса вдруг распахнулась и наружу посыпались такие же сложные для понимания создания-в-коже, как и тот первый.

Выход их являл собой, бесспорно, зрелище не для слабонервных. Все они были более чем внушительных размеров, и в каждом движении сквозило сдерживаемое насилие — это при том, что, в сущности, они просто выходили из автобуса.

— Что-то мне это совсем не нравится, — сказал Маршал и посмотрел на Жиру, который, в свою очередь, посмотрел на Хеннинена, Маршалу же даже не пришлось смотреть на Хеннинена, ибо лицо Жиры исказила гримаса, ясно давшая понять, что все они в этот момент пришли к единому мнению и все это им определенно не нравится.