Роман с пивом

— Как-то я об этом даже не думал. А потом, да, мне нравится там сидеть! И вообще, они только недавно переехали, так что я первый занял.

— И все же, я думаю, это гораздо более приятное зрелище, чем то, что я вижу из своего окна, — сказал Маршал. — Я еще сегодня хотел проверить, можно ли вам показать, но потом все завертелось, и стало как-то не до этого. Там, напротив меня, живет бабуленция, лет этак под восемьдесят, так вот она с утра до вечера торчит в окне в этаких жутких, изъеденных временем панталонах, и не дай Бог, если ты случайно посмотришь вдруг в ее сторону, она тут же задергивает занавески с таким видом, словно уже звонит в полицию.

— Какой ужас, — сказал Хеннинен, и на лице его появилось такое выражение, словно он изо всех сил старается показать, как он старается показать, что он сочувствует.

— Это у меня в душе теперь ужас оттого, что я вам рассказал, — пробурчал Маршал. — То есть ужасно неприятное чувство, что я самый дерьмовый рассказчик в мире, началось все так хорошо, а закончилось как всегда.

— Ну, одного только откровения здесь недостаточно, — сказал Хеннинен.

— У каждого свой крест, — вставил вдруг Жира, и стало понятно, что он не слышал и трети из того, о чем только что говорилось, а если и слышал, то задумываться об этом не стал. Он смахнул деревянную пыль со своей звезды и принялся тут же вырезать рядом новую картинку. Похоже, что ей должен был стать тот самый крест, о котором он только что говорил, во всяком случае, на поверхности стола уже появились две скрещенные черты.

— У меня таких историй нет, — сказал Хеннинен после некоторой паузы. — А я уже рассказывал вам про знаменитого пьяницу-адвоката с верхнего этажа?

— Нет, — сказал Жира. — Расскажи!

— Да, — сказал Маршал. — Не рассказывай!

— Патовая ситуация, — заключил Хеннинен. — Просто я подумал, что если не расскажу какую-нибудь личную историю про своих соседей, то буду чувствовать себя как бы в стороне. И потом наши характеры раскрываются гораздо лучше, когда мы рассказываем о своих соседях и о наших отношениях с ними.

— Что-то я тебя совсем не понял, — сказал Жира.

— Ладно, рассказывай, — махнул рукой Маршал. — Все равно ты теперь по-другому расскажешь.

И он рассказал. Он жил в маленькой однокомнатной квартире в большом кирпичном здании, это было как бы вступление, ведь знали же об этом, но он все равно рассказал. Этажом выше жил знаменитый пьяница-адвокат — то ли совладелец какой-то юридической фирмы, то ли бывший судебный поверенный, то ли просто пьяница, каждый раз Хеннинен рассказывал по-разному и именно в этом месте часто варьировал. Однако все знали, что жил он один, увлекался геральдикой и шахматами.

Однажды прошлым летом, возвращаясь из бара домой, Хеннинен нарвался на неприятности в очереди у ларька и был жестоко избит. Никакой словесной перебранки для этого не потребовалось, просто какой-то придурок, нашпигованный гормонами, счел необходимым ни с того ни с сего одним ударом завалить Хеннинена на землю и долго пинать по лицу сапогами. Потом он так же быстро и убежал, выкрикивая на ходу «Бананас!», Бог его знает, что он под этим имел в виду. Собственно, история начинается с того самого момента, как побитый Хеннинен приплелся к своему дому и ко всему прочему вдруг обнаружил, что потерял ключи. Находясь, как и положено в таких обстоятельствах, в здравом уме и твердой памяти, он принял решение вскарабкаться по водосточной трубе к себе на третий этаж, и, надо сказать, неким чудесным образом ему удалось-таки забраться туда и влезть в квартиру через открытое окно, правда, несколько фрагментов водосточной трубы все же пострадали, грохнувшись с этакой высоты на асфальт. Слезая с подоконника, Хеннинен поскользнулся и шмякнулся лицом прямо на белый ковер, оставив на нем незабываемую кровавую печать.

Потом он пошел в ванную комнату, чтобы умыть лицо, которое, по его собственным словам, было тогда больше, чем может вместить человеческая память. В этот момент в дверь позвонили, и когда Хеннинен, тщательно взвесив все возможные варианты развития событий, решился-таки открыть дверь, то за ней стоял тот самый знаменитый пьяница-адвокат, что жил этажом выше, точнее, тогда он еще не был знаменитым, таковым он станет только в самом конце этого запутанного повествования, итак, он стоял там, на лестничной площадке, держа в руках шахматную доску, две рюмки и початую бутылку водки.

— Етить твою за ногу, и это в три часа ночи! — сказал Хеннинен.