– А ты сам догадайся. Глухая депрессия, она целиком в себе, память отсутствует – не помнит, кто она такая. Что-то читает по азбуке Брайля, музыку слушает. Ты не думай, что я намеренно о ней справки наводил, просто разговорился однажды с женщиной в районной поликлинике – вместе в очереди сидели. Она трудилась нянечкой в этом отделении… Пустое это, Алексей, – расставшись с меланхолией, изрек родитель. – Я рад тебя видеть – живого и возмужавшего, но зря ты сюда приехал. Не к добру. Окопался бы где-нибудь в медвежьем углу, кинул бы весточку – мол, живой, на свободе, – мне бы хватило для полного счастья. Глупо воевать с этой мощью. Я бы помог тебе, но уже старый. Откажись, целее будешь. И мне спокойнее. Не вырезать эту раковую опухоль.
– И все же я попытаюсь, отец… – У Алексея судорогой сводило скулы. – Не могу уже уехать. Глупо звучит, но добьюсь справедливости. Доживем мы с тобой, отец, до решительной и бесповоротной победы добра. Хорошо бы тебе, кстати, исчезнуть из этого дома, – вернулся к прозе Алексей. – Есть где отсидеться? От греха, как говорится, подальше. Сдается мне, что будущие калеки на днях сюда придут.
– Думаешь, догадаются? – насторожился отец.
– Сам признаюсь, – усмехнулся Алексей.