Роман в четыре руки

– Мама, я бы и картошку за юбку взяла.

– Продешевишь, на санках и мешка не довезёшь, а картошку, я слышала, скоро привезут для эвакуированных. А пока не привезли, я к твоему возвращению займу персонально для тебя десяток. Как говорится, Бога не гневи: свёкла очень полезна, потерпим и без картошки. И платье себе сошью, пока ты ездишь: соседка узнала, что я костюмер, попросила сшить ей новое платье, у неё и машинка есть, хотя я сказала, что и на руках могла бы сделать как надо, а за работу отдаёт два старых – из них выйдет полное добротное новое.

– С тобой, мама, и при желании не пропадёшь.

– Да уж; сама-то будь осмотрительной.

…Сейчас бабушка развернула клочок газетки, вынула большую красную деньгу с портретом Ленина и цифрой 30.

– Зажми в варежке, сначала отдашь деньги, потом дашь бутылочку, они знают, что Оля у нас маленькая, а вообще-то молока не продают, у самих – семья большая, а корова одна.

Полина сделала всё, как велела бабушка, а выходя за соседские ворота, сама не поняла, на что загляделась, кольцо калитки почему-то ударило именно по бутылке, в руке у Полины остался только её верх. Так, держа перед собой остаток посудины за горлышко, Полина и предстала перед бабушкой. Бабушка, как тогда в Ленинграде, всмотрелась в Полину, только и сказала:

– Да положи ты её от себя подальше – порежешься вся.

Спустя много лет, когда они вспоминали, как малюсенькой Оле не везло с едой, Полина сказала Ольге, присутствовавшей при этом:

– Началось-то с того, что я съела твою кашку.

Но только что вместе со всеми весело смеявшаяся тётка строго вдруг так проговорила:

– Очень это тяжело, когда на протяжении одной человеческой жизни – революция и две войны. Так и живём мы, словно пыльным мешком по головам ударенные, да ещё по макушку в нищете.

– Но мы никогда не были нищими! – воскликнула Ольга, и даже руками всплеснула, и развернулась вокруг себя – юбка, ситцевое солнышко, всей окружностью поднялась параллельно полу: Оля демонстрировала всем очередное произведение матери – тёти Вали, освоившей премудрости шитья у бабушки, а также кое-какие премудрости его моделирования: из любых остатков изношенных одёжек она сочиняла для кого-нибудь из своих детей то новую красивую рубашку, то новую красивую юбчонку, кофтюшку, сарафан, единственные в своём роде, ни на какую другую юбчонку или сарафан не похожие. Нынче бы сказали: уникальный ручной работы экземпляр, единственный на земном шаре, супермодно, как у миллионеров.

III

Проститься с телом матери дали только в день выдачи его из морга, когда дают проститься всем одинаково, близким и неблизким – с телом, обработанным для захоронения, запакованным в саван до подбородка, непонятно, в чем одетом, с неузнаваемым лицом, с платком, надвинутым для отпевания на ледяной лоб с венчиком. Жека стала искать, где можно распаковать, чтобы увидеть под этими пеленами мать или хотя бы руки.

– Мне не дали проститься. Я хочу увидеть руки!

Стоявшая рядом регент хора, обеспокоенная было поведением родственницы почившей, поняв, помогла освободить пелены, и, увидев знакомые руки, дочь взяла их, не чувствуя холода замороженного тела, и успокоилась: мамины руки, знакомые, вокруг кисти одной из них глубокий след… мама носила магнитный браслет… если остался след, то сняли уже с тела… почему?..

Как такое возможно, чтобы в маленькой неразвитой стране третьего мира с полуграмотным населением к только что умершему пускают родных свободно, помогают в сложном – в обмывании, но не противодействуют родным одеть его и сопроводить до конца, а в развитой, судьбоносной для мировой истории стране с самым образованным населением планеты безбожное попрание родственных уз, отлучение от последних семейных прав?

Ольга (продолжение)

Бабушкино шитьё, как позднее поняла Полина, ни с чьим нельзя было сравнить. Раза два-три, работая уже в одной из самых крупных газет страны, она пробовала сшить себе то костюм, то платье, то юбку, как тогда говорили, – на заказ, в ателье. Мало того, что измучивали её многократные примерки, которые на её, Полинин взгляд, никогда не показывали – как и чем улучшается будущая одёжка, в отличие от бабушкиных или тёткиных примерок. А когда примерялась вещь, считавшаяся готовой, всё тело чувствовало – не моё. Костюм надевался (из прекрасной однотонной натуральной шерсти!) два-три раза, потом годами висел в шкафу, юбку приходилось кое-как подгонять самой, благо швы прекрасно распарывались. Платье из крепдешина единственно было изношено, и то – потому, что пёстрое, да и шёлк с фигурой как-то легче ладят, лучше сживаются.