Роман в лесу

Расспросив еще о Теодоре и получив ответы, которые скорей усилили, чем уменьшили ее беспокойство, Аделина постаралась привести свои мысли в порядок и терпеливо дожидаться приезда врача. Более чем когда-либо чувствовала она сейчас всю безотрадность ее собственного положения и опасное состояние Теодора; ей страстно хотелось, чтобы его близкие были извещены о его обстоятельствах, но желание это сейчас оказалось несбыточным, так как Теодор, единственный, кто мог дать их адрес, метался в беспамятстве.

Когда появился вчерашний хирург и ознакомился с состоянием своего пациента, он не выразил ни малейшего удивления, но, задав несколько вопросов и сделав несколько общих распоряжений, спустился к Аделине. Начав, как обычно, с комплиментов, он вдруг принял важный вид.

— Весьма опечален, сударыня, — сказал он, — но при моей профессии приходится иной раз сообщать неприятные вести; тем не менее я хочу, чтобы вы были готовы к событию, которое, боюсь, уже близко.

Аделина поняла, что он имеет в виду, и, хотя отныне весьма мало доверяла его суждениям, все же не могла слышать намек на близкое несчастье без стона, вызванного страхом.

Она попросила рассказать ей во всех подробностях, чего именно он ожидает, и хирург пустился в длинное повествование о том, что, как он и предвидел, Теодор нынче утром куда более плох, чем был ночью, и что расстройство мозга, сейчас обозначившееся, дает все основания ожидать фатального исхода в ближайшие часы.

— Может случиться наихудшее, — продолжал он, — если рана воспалится; в этом случае шансов на выздоровление крайне мало.

Аделина выслушала этот приговор с ужасающим спокойствием, не дав воли своему горю ни в словах, ни в слезах.

— Я полагаю, сударыня, у молодого джентльмена есть близкие, и чем скорее вы уведомите их, тем лучше. Если они живут далеко отсюда, то, уверяю вас, это уж даже поздно… Но необходимо еще и… Вам дурно, сударыня?

Аделина попробовала заговорить, но тщетно, и хирург громко потребовал стакан воды; она выпила его и глубоко вздохнула, что, кажется, принесло ей некоторое облегчение — из ее глаз хлынули слезы. Между тем хирург, увидев, что ей стало лучше, но не настолько, чтобы слушать его дискурсы, удалился, пообещав вернуться через чаС. Врача все не было, и Аделина ждала его приезда со смесью страха и тревожной надежды.

Он прибыл около полудня и, расспросив о несчастном инциденте, ставшем причиною горячки, а также о том, какими средствами хирург лечил ее, поднялся в комнату Теодора; четверть часа спустя он вернулся туда, где его ждала Аделина.

— Джентльмен все еще в горячке, — сказал он, — но я велел давать ему успокоительное.

— Есть ли хоть какая-то надежда, сэр? — спросила Аделина.

— Да, сударыня, надежда, разумеется, есть; в настоящий момент положение его вызывает определенную тревогу, но через несколько часов я буду иметь возможность сделать более определенное заключение. Пока же я распорядился предоставить ему полный покой и разрешил пить, сколько он пожелает.

В ответ на просьбу Аделины он едва успел порекомендовать другого хирурга вместо нынешнего, как упомянутый джентльмен вошел в комнату и, увидев там Лафанса, бросил удивленный и негодующий взгляд на Аделину; она тотчас вышла с ним в другую комнату, где и отказала ему с любезностью, на которую он не соизволил ответить тем же и которой, вне всякого сомнения, совсем не заслуживал.

На другой день Лафанс приехал рано утром, но Теодор, то ли благодаря лекарствам, то ли оттого, что кризис миновал, крепко проспал несколько часов кряду. На сей раз врач высказался более определенно, тем дав Аделине основание надеяться на благополучный исход, и принял все меры к тому, чтобы обеспечить больному покой. Теодор проснулся, чувствуя себя прекрасно, лихорадка его отпустила, и первый вопрос его был об Аделине; вскоре ей сказали, что опасность миновала.

Через несколько дней Теодор достаточно оправился, чтобы его можно было перевести в соседнее помещение, где его встретила Аделина с радостью, которую она не в силах была подавить; заметив это, Теодор просветлел лицом. Аделина, и в самом деле благодарная за привязанность, которую он проявил столь благородно, и смягченная опасностью, которая ему угрожала, более не пыталась скрыть свою нежность и должна была наконец признаться, как сильно взволновал он ее сердце с первого своего появления.