Роман-воспоминание

— А как еще, Александр Николаевич?! Мы с вами сидели два часа, все вроде бы обговорили, я месяц работал, это ведь не очерк, роман, почти тысяча страниц. А теперь вы отдадите его людям, которые не знают о нашем разговоре, не знают о той работе, которую я проделал. Они сами накидают мне еще тысячу поправок, на это они мастера. Мой роман, Александр Николаевич, — это не футбольный мяч, который можно гонять от одного игрока к другому.

— Ну, хорошо, хорошо, не нервничайте, приносите роман, отдайте Кузнецову, я его предупрежу.

Этот разговор был утром, а на вечернем заседании съезда ко мне подошел Баруздин.

— Толя, со мной беседовал Александр Николаевич Яковлев, хвалил твой роман.

— Очень хорошо, печатай.

— Он сказал, что надо кое-что сделать.

— Я все сделал, печатай, печатай.

— Прямо с колес я пустить не могу. У нас очень большой портфель, писатели ждут по году.

— Несерьезно, Сережа. Ты имеешь указание секретаря ЦК партии. Чего тебе еще нужно?

— Никакого указания Яковлев не дал, я ему жаловался, что не пропускают Тендрякова, и он сказал: «Есть еще интересный роман Рыбакова». Это не указание, а просто читательское мнение…

— Я ваших тонкостей не понимаю, решай: будешь печатать роман или нет?

— Я должен подумать, мы еще вернемся к этому, — уклончиво ответил он.

Итак, Яковлев осторожно зондирует почву, возможно, после нашего утреннего разговора хочет действовать через Баруздина. Но отношение Баруздина к роману, а главное, к Сталину мне известно, нахлебаюсь я с ним.

Тут же разыскал Ананьева:

— Торопись, Толя, один главный редактор журнала уже закидывает удочку насчет романа.

— Кто этот главный редактор?

— Сказать не могу, не имею права. С ним говорил Яковлев, одобрил роман.

— Обманул тебя твой главный редактор. Ничего ему Яковлев не мог сказать, ведь он не читал романа, так ведь? Читал Яковлев твой роман?

— У него спроси.

— И спрашивать не буду. Съезд заканчивается, слышал выступления? Хоть один произнес это имя?

— Какое имя?

— Сталина. Его даже упоминать нельзя — ни за, ни против. А ты хочешь, чтобы твой роман напечатали. Ты знаешь мое отношение к «Детям Арбата». Два года уже, как я с ними разбежался, а меня мордой об стол. Второй раз не хочу.

Получили от машинистки новый вариант романа. Вычитали с Таней. Ошибок полно, надо забеливать, подклеивать, перепечатывать абзацы, страницы…

Отвез рукопись в ЦК Кузнецову, помощнику Яковлева. Он забыл выписать мне пропуск, но охранники, узнав, что я автор «Кортика», связались с ним, пропустили. Кузнецов долго извинялся: думал, я знаю его внутренний телефон, позвоню снизу. Сын бывшего секретаря Ленинградского обкома А. А. Кузнецова, расстрелянного по приказу Сталина в 1950 году по известному «Ленинградскому делу», относился ко мне с симпатией. Красивый брюнет лет сорока, однако глаза типично «псковские» — серые, холодные, смотрят прямо на собеседника. Но и я, как всегда в таких случаях, вперся в него взглядом. Опустить глаза пришлось ему.

Я положил на стол рукопись и письмо Яковлеву, где коротко изложил, что именно я сделал, и повторил, что ни в каких обсуждениях участвовать не буду, его, Яковлева, требования выполнил, этот вариант последний, прошу или передать роман для публикации, или вернуть мне, я сам решу его судьбу.

Кузнецов прочитал письмо, покачал головой.

— Но ведь сейчас положение в Союзе писателей изменилось, выбрано представительное бюро, так сказать, мозговой центр, теперь сами писатели будут решать судьбу литературы.

— Бюро — это аппаратные игры, Валерий Алексеевич, мертворожденная организация. Власть у тех, у кого на столе правительственный телефон — вертушка, они по-прежнему будут душить литературу. Я свой роман на удушение не отдам, так прямо и скажите Александру Николаевичу.

— Александр Николаевич будет огорчен, он да и все мы считаем, что на съезде многое сдвинуто с места.

— Будут публиковать правду, тогда можно будет говорить о достижениях. Все остальное, простите, болтовня.

— Тут про вас ходит много разговоров, говорят, вы сидели…

Я кивнул на рукопись:

— Прочитайте, все узнаете.

— Обязательно… Говорят, вы воевали…

— Да, в Восьмой гвардейской армии.

— Это та, что была под Сталинградом Шестьдесят второй?

— Та самая.

— А вы знаете, эту армию создал Колпакчи, мой тесть, я женат на его дочери.

— Колпакчи — знаменитый генерал, хорошо воевал. На фронте мы это имя слышали. Жаль, погиб так нелепо.

— Да, авиакатастрофа… Хорошо, Анатолий Наумович, ни о чем не беспокойтесь, все передам Александру Николаевичу — и рукопись, и нашу беседу.