Роман-воспоминание

— Мы все изолгались, цепляемся за этот труп, сколько можно?! Пора покончить с этим! Из-за Сталина наша экономика в полном прорыве. Или мы будем строить свободное социалистическое общество, или будем держаться за Сталина и вернемся ко всему ужасу, который был при нем. Я, как и Аннинский, считаю, что получить такой роман — наша великая удача, и не понимаю, Сергей Алексеевич, как можно ставить вопрос о восемнадцати листах?!

Баруздин качнул головой:

— Это было сказано условно, я вовсе не хотел резать роман.

— В нем нельзя ни слова выкинуть, — продолжал наседать Калещук, — как он построен, так и надо его печатать. Ни слова не выбрасывайте, Анатолий Наумович!

Последним выступил Теракопян, заместитель Баруздина, говорил, как всегда, медленно, как мне показалось, даже несколько грустно.

— Я восхищен романом и тоже считаю, что трогать там ничего бы не следовало. Но именно я имею дело с цензурой, и я вам прямо скажу — они роман не пропустят никогда, на каждое слово Сталина потребуют письменное доказательство: где, когда это слово было сказано, когда опубликовано. Обойти цензуру может только Яковлев. Значит, или пойдете ему навстречу, или роман опять на долгие годы останется в столе.

— Как можно из живого тела, из романа, где каждая строчка золото, как можно оттуда выбрасывать?! — возмутился Аннинский.

— Можно, можно, — тихо проговорил Теракопян, — сколько там ни выбрасывай, роман все равно остается. В этом секрет настоящего произведения.

— Ну, Толя, что скажешь? — спросил Баруздин.

— Вот что скажу… Поправки Яковлева я уже сделал, убрал сто страниц, моя жена плакала, когда я их выбрасывал.

— Зачем ты показывал Тане? — воскликнул Баруздин.

— Таня работает со мной, все знает. Но, видимо, мои поправки оказались недостаточными. Хорошо, я еще поработаю. Письмо Николаева оставлю в романе, письмо — это исторический факт, но пошлет его Николаев не Сталину, а Ягоде, оно останется в недрах НКВД.

Баруздин даже подскочил в кресле:

— Прекрасно, замечательное решение!

— Дальше… Эпилог… Очень не хочется… Я надеюсь написать трилогию… Написал уже военную сцену. Мой главный герой Саша Панкратов встретился на фронте со своим школьным товарищем…

Баруздин опять подскочил:

— Прекрасно! Значит, он жив, воюет, эта сцена — готовый эпилог. А в следующих романах будешь писать, как хочешь.

— Ну, и последнее, насчет Сталина. Я говорил Яковлеву и повторяю здесь: Сталин написан объективно. О романе у меня есть отзывы шестидесяти двух деятелей культуры. Я вам их не показывал, письма пространные, многие по нескольку страниц. Мы с Таней выбрали из двенадцати отзывов строки о Сталине, их я вам зачитаю. Адамович: «Лишь вся правда о Сталине очистит нас внутренне и перед всем миром», Василь Быков: «Сталин убедителен и достоверен», Гранин: «Механизм возникновения культа проанализирован впервые глубоко и серьезно», Евтушенко: «Одна из главных удач — это образ Сталина», Каверин: «Характер Сталина написан отчетливо, глубоко, зримо», Конецкий: «Со Сталина надо чистить наши идеи перед и под взглядом планеты», Кондратьев: «Главная удача, открытие (и это слово слабо!) — это создание живого, полнокровного образа Сталина», Райкин: «Вы взяли на себя смелость рассказать людям правду о характере и подлинных устремлениях известной личности, стоявшей во главе государства», Розов: «Сталин нарисован без шаржа, без злости, с холодной внутренней сдержанностью», Рощин: «Роман показывает, как думал Сталин, мотивы его действий, его логику, его правду, которая обернулась злом, трагедией для миллионов людей», Рязанов: «Книга объясняет психологию Сталина, написана невероятно убедительно, слепая ненависть не застилала Ваших глаз», Ульянов: «Горькие уроки культа Сталина слишком страшны, чтобы их можно было предать забвению»… Вот так! Остальные написали то же самое. Их оценки моего Сталина не совпадают с твоей…

— Толя, — взмолился Баруздин, — главное — это письмо Николаева и эпилог. А по Сталину пройдись еще раз пером, есть там некоторые грубости, излишества.

— Хорошо, подумаю. Когда будете печатать?

— В будущем году, конечно.

— Дайте анонс в октябрьском номере.

— Номер уже набирается.

— Ничего, успеете.

Баруздин вызвал какого-то молодого человека, приказал:

— Берите мою машину, срочно в типографию, если обложка не отпечатана, вставьте в анонс: «Анатолий Рыбаков. „Дети Арбата“».

Молодой человек исчез.

— Дальше, — продолжал я. — В каком номере начнете печатать?

— Начнем с июля.

— Это меня не устраивает, в сентябре открывается Международная книжная ярмарка, надо, чтобы роман к ней поспел.

— Но, Толя, первое полугодие уже распланировано.

Вмешался Аннинский:

— Первый такой роман появился, первый удар по Сталину, а мы будем заниматься какими-то повестушками. Нужно все отставить в сторону… В феврале — марте запускать.

— Технически невозможно, — сказал Теракопян. — Можем начать с апреля.

— Я согласен. А договор?

Баруздин вызвал секретаршу, велел приготовить договор со мной на 30 листов по 400 рублей за лист.

— Устраивает?

— Вполне.

Раздался телефонный звонок из типографии. Роман вставлен в анонс на обложке октябрьского номера.