Особые отряды дежурили также в подвалах и на чердаке дворца на случай попытки поджога или подкопа. Телохранители несли личную охрану царя. Для этого выбирались солдаты крупного роста, богатырского телосложения, наделенные большой силой. Обязанностью этих лейб-казаков было днем и ночью стоять у дверей царского кабинета, спальни, столовой. Особое внимание уделялось тайным агентам, которые в переодетом виде бродили на много верст вокруг дворца и следили за тем, что делают и говорят люди, кто и зачем приезжает в Гатчину.
Целый ряд сложных мер принимался также на случай попытки травить царя. За провизией царского стола посылали каждый раз в новое место, причем поставщики не должны были знать, для кого закупают продукты. Повара и поварята служили в царской кухне в огромных количествах для того, чтобы назначать каждого из них на работу можно было не слишком часто, по очереди. Дежурить в ожидании назначения на работу должны были все, но только в последний момент это назначение давалось. Получившие наряд на данный день повара с этого момента изолировались от всех остальных и впускались на царскую кухню не иначе, как после тщательного обыска дежурными офицерами конвоя его величества.
Но эти меры считались недостаточным. И хотя Александр III распорядился, чтобы на кухне дежурил ежедневно кто-нибудь из членов семьи, чаще всего сама государыня, он, садясь за стол в кругу приближенных, не начинал есть, пока не убеждался, что все остальные сидящие за столом едят это блюдо спокойно. Таковы оказались в быту двора теории Победоносцева: чем безграмотнее и темнее народ, тем прочнее самодержавие.
И сама эта теория, и всеобщая напуганность, господствовавшая при дворе, одинаково сильно отразились на худеньком мальчике, росшем в этих условиях, на будущем императора Николае II.
Если исключить постоянный страх перед террористами, в остальном семейный быт, окружавший в детстве Николая II, почти ничем не отличался от жизни замкнувшегося в своем имении помещика средней руки. Пышности Александр III не любил. Жила царская семья не в парадных комнатах, а на антресолях, приспособленных для прислуги. Комнаты были узкие, тесные.
— Даже рояль поставить негде, не помещается, — жаловалась государыня Мария Федоровна.
— Ничего, ничего, пианино поставили, и ладно, — успокаивал ее супруг.
Комнаты, в которых жила царская семья все эти годы, настолько низки, что человек среднего роста легко доставал рукой до потолка. Для могучей высокой фигуры Александра III они были и вовсе недостаточны. Но именно это и нравилось ему. Он был скуп в личной жизни. Например, фотографии, которые с немецкой аккуратностью развешивала по стенам Мария Федоровна, так и прикреплялись к стенам кнопками.
Правда, придворные балы в эти годы, по давно заведенному порядку, были совершенно исключительны по роскоши. «Это что-то фантастическое, воистину азиатское!» — удивлялись иностранцы. Ничего подобного по блеску, пышности и богатству не было ни при одном из европейских дворов. Но пышные балы и приемы — это было уже служебное, царское, обязательное, а все относящееся к этой области для Александра III было резко отделено от его личной жизни.
Это служба. И ее, эту царскую службу, Александр III, надо отдать ему должное, исполнял умело и с достоинством. Знаменитые фразы «Европа может подождать, пока русский царь ловит рыбу» или «Пью за здоровье моего единственного друга, царя Николая Черногорского» вызывали волнение европейских послов, аккредитованных при русском дворе, производили огромное впечатление во всем мире.
Это было не фанфаронство, а действительно мощь — спокойное и уверенное осознание своей силы. Иное дело, что эта сила строилась на темноте народной и бесправии, на кнуте и нагайке. Иное дело, что силу эту, самодержавную власть, беспощадно расхищали отделившие царя от народа чиновники, начиная от всесильного министра иностранных дел и до любого малограмотного полицейского.
У себя в доме Александр III жил по старинке, крепкой мещанской жизнью. Много было в доме икон, лампадок. От болезней лечили преимущественно святой водой да молитвами святым угодникам. Только от запоя, периодически посещавшего царя, лечил С. П. Боткин. Лечиться царь не любил. Тут было и самолюбие — как это так, простой докторишка царем командовать будет! Было тут и глубокое презрение к науке и ученым. И когда последняя, смертельная болезнь посетила царя, он так и не захотел лечиться, резко отказавшись выполнять распоряжения профессора Захарьина. Приказал вызвать к себе в Крым отца Иоанна Кронштадского.