Романовы. От Михаила до Николая

Эта беззаботность в делах государственных связана с большой требовательностью Елизаветы: она требует и настаивает, чтобы доставляемые издалека для ее стола персики, апельсины, устрицы и особого рода раки присылались быстро, она требует, чтобы для этого были устроены особые станции, особая почта.

Через шесть лет после своих горьких жалоб саксонскому министру Бестужев в 1750 году жалуется австрийскому послу Гернесу на полную невозможность какой бы то ни было работы при Елизавете: «Вся империя разваливается. Мое терпение подходит к концу. Я принужден потребовать отставки».

Даже тогда, когда Елизавету удается хотя бы на минуту усадить за письменный стол, это еще не служит ручательством, что она подпишет ту бумагу, которую обещала подписать. В 1746 году, например, заключен договор с Австрией. По сообщению маркиза де Бретейля, в тот самый момент, когда императрица, расписываясь под текстом договора, написала первые буквы своего имени, на перо уселась оса. Елизавета расстроена — это плохая примета. Она откладывает подписанные договора на целых шесть недель. По описанию современника, в то самое время, когда балы, любовники и кутежи заполняют все ее внимание, она «по целым дням стоит перед иконой, разговаривает с ней, просит у нее совета». Елизавета бесконечно мнительна: пылинка, попавшая в глаз, кажется ей бесспорным предвестником слепоты. Малейшее недомогание представляется ей смертельной болезнью. Постоянные истерические припадки делают невозможным даже напоминание ей о тех важнейших бумагах, которые месяцами ждут ее подписи.

Царствование Елизаветы Петровны исключительно по тому огромному влиянию, какое имела тогда Россия на дела всей Европы. Перед ней заискивают Англия, Австрия, Франция. Россия по воле Елизаветы бросает войска на Германию и одерживает изумительные победы над Фридрихом II. Русские «серячки» захватывают Берлин, но Елизавета сама ничего не знает и знать не хочет. Когда среди придворных находится фанатик, который, рискуя суровыми карами, осиливает многочисленные препятствия, добирается до Елизаветы и в длинной пламенной речи, приводя документы и доказательства, рассказывает о той невероятной вакханалии насилия и произвола, от которых стонет вся страна, о сплошных подкупах и взятках, которые берут ближайшие к царице люди, о том, что все ее министры получают жалованье от дворов Германии, Франции, Англии, о том, что данные ею приказы не выполняются, освобожденные ею люди гниют в тюрьмах, а люди, подлежащие по ее приказу аресту за взятки, гуляют на свободе, — Елизавета, выслушав все это, делает удивленные глаза и заявляет:

— Боже, как меня обманывают!

И сразу же, забыв об этом, возвращается к своему туалетному столику, к своим приживалкам, которые чешут ей пятки, к своим нарядам и иконам.

Говорить о каких-либо принципах Елизаветы Петровны не приходится. Эта взбалмошная истеричка понятия не имеет о какой-нибудь определенности. Мы видели, как резко объявляет она о борьбе с немцами, о своем непреклонном решении уничтожить «засилие иноземцев». И тем не менее царствование ее как началось с Лестока, Шварца и Гринштейна, так и продолжалось. Маршалом двора ее величества назначается Брюммер. И даже во главе той роты, которая возвела Елизавету на престол и получила название лейб-кампанцев и целый ряд особых привилегий, поставлен принц Гессен-Гамбургский.

Та же переменчивость и непоследовательность проявляется и в отношении Елизаветы к евреям. Особый указ от 2 декабря 1742 года категорически требует изгнания из России всех евреев, за исключением тех, кто примет православие. Сенат пытается доказать императрице, что этой мерой наносится большой вред отечественной торговле, но Елизавета стоит на своем прочно. От врагов Христовых она не желает интересной прибыли. Даже какой-то секретарь русского посла в Вене должен был немедленно покинуть свой пост. Его имя, оказывается, Симон! Даже знаменитый португальский врач Санхес, только что приглашенный самой Елизаветой в члены Российской академии и по ее приглашению приехавший в Россию, тоже попадает под действие этой меры. Президент академии по этому поводу пишет Санхесу письмо: «Ее величество лично против вас ничего не имеет, но она думает, что ее совесть не позволяет ей оставить в академии человека, который, покинув знамя Христа, позволил себе сражаться под знаменами Моисея и пророков Ветхого Завета».

Академик Санхес очень удивлен. В простоте души он полагает, что никогда не «покидал знамени Христа», ибо христианином никогда не был, что он вовсе не «сражался» под знаменем Моисея и что пророки Ветхого Завета — это даже и с точки зрения христианства вещь никак не позорящая. Но Елизавета разбирается во всем этом лучше.

Отношение к евреям у императрицы, кажется, достаточно определенное.