Романс о великих снегах

Ведь я же их сама остановила, когда получила известие. Кто их снова запустил? Никитушка?.. Ну, а кто же? Ведь не сами же они пошли».

* * *

За рекой зарождалось воскресное утро. Белизна берёз проступала всё ярче, яснее. Тополя прорисовались на фоне берега.

Петухи – как бритвой – полосовали синевато-розовую предрассветную тишину. И на душе почему-то нежданно-негаданно стало отрадно, покойно, и Любомила забылась как в полуобмороке, а затем заснула, да так крепко, что даже не услышала, когда мальчишка встал.

В эдакую рань ещё ни разу он не поднимался. И никогда он ещё так быстро и так бесшумно не одевался – как солдат по тревоге. Стараясь не наступить на предательскую половицу, которая умеет скрипеть коростелем, Никитка вышмыгнул за дверь.

В кладовке жутковато – темень, запах пыли и старых вещей. Тоненькая щёлка в углу розовеет, наливаясь рассветным соком.

«Гитлер войну объявил, – хмуря брови, кумекал Никитка. – Если он снова на танке своём приедет за мамкой, значит, надо всю дорогу заминировать!»

Стараясь не шуметь, парнишка гвозди отыскал в деревянном ящичке. Озираясь, прошёл по двору, затем почти пополз по-пластунски по огороду, заваленному хлопьями тумана. Хороший огородик был по-над рекой: сидел на взгорке, болтал ногами – голенастыми жердями, свесившимися с обрыва. Никитка мимоходом схватил морковку за зелёную косу – иди сюда, подружка. Вытер о штаны и откусил – так звонко откусил, что даже оглянулся и голову в плечи втянул: как бы кто не услышал.

Через минуту с морковкой было покончено.

«Теперь за работу! – Никитка закатал рукава рубашонки. – Только бы не ошибиться! А то ведь они, как их звать-то? Ну, те, что минируют… Кто они? Сапёры! Да. Они ошибаются один раз!» Аккуратно «заминировав» дорогу, он вернулся в огород.

Устроил засаду в кустах бузины, унизанных крупным горохом прохладной росы. Горошины прозрачненькие, сизые, но в них уже играет кровушка зари – дальний свет отражается. А ещё он заметил: капли росы очень похожи на свинцовые продолговатые пули, одна из которых лежала в кармане – у соседских «неприятелей» отбил в минуты недавних «сражений». Время шло. Никитка стал скучать, зевать.

«Ну, где он, Гитлер чёртов?» Коровы по деревне замычали. Пастух кнутом бабахнул как из ружья – эхо за рекою раскатилось. Деревня просыпалась, но неохотно, медленно – воскресенье всё же, торопиться некуда.

«Наверно, не приедет!» – решил Никитка и уже собрался выйти из укрытия.

И тут в густом тумане у реки зафыркала машина. Парнишка затаился, приоткрывши рот.

Машина приближалась. Гул мотора становился громче – неприятно, злобно вгрызался в тишину.

Доехав до деревянного моста через протоку, машина остановилась под берегом. Когда мотор заглох, Никитке стало слышно, как шипит продырявленный скат, горестно вздыхая от прокола в нескольких местах.

«Есть! Напоролся на мину фашист! – Никитка от восторга чуть в ладоши не захлопотал, но спохватился: – Я же, ёлки-палки, красный партизан, а не какой-нибудь индюк с красными соплями до коленок». Замирая сердцем, он беззвучно хохотнул в грязный кулачок. Потом осторожно высунулся из-за куста бузины. Старательно присматриваясь, мальчик никого не разглядел в густом тумане. Угадывалась только угловатая громадина машины и две смутных фигуры, копошившиеся рядом.

Затем голоса долетели:

– Гвозди! Откуда их столько?

– Да! – басовито прогудели в ответ. – Целый ящик, однако, просыпали.

– Как, скажи, грибы после дождя…

– Тебе помочь? Колёсико переобуть.

– Не надо, – сказал шофёр, – сам управлюсь. Иди. – Ну, ладно. – Басовитый человек покашлял. – Пойду. – Гляди, не напугай! А может, посигналить? Пусть просыпаются.

– Не надо, – ответил бас. – Гвозди-то росою не покрылись. Значит, их недавно тут рассыпали.

Басовитый голос показался Никитке странно знакомым. Он решил поближе подойти – по огороду, где стояла пугало.

Необычное пугало красовалось у них в том году. Это мамка учудила. Однажды ранним летом, ругая отца за очередное похождение «под мухой», она взяла нарочно нарядила пугало в старые отцовские одежды. «Вот какая польза от тебя! – шумела мать. – А больше никакой!» Иван Мартынович тогда снисходительно сплюнул в сторону чучела и ухмыльнулся: «А ночью? Разве не было пользы?» Мать почему-то покраснела и принялась бранить отца пуще прежнего.

Несколько минут назад, тайком пробираясь по огороду, Никитка посмотрел на это пугало и губы стал кусать, чтобы не заплакать. Вспоминая перебранку родителей, он горестно думал: как хорошо, когда бы снова они тут побранились, а потом бы ночью помирились. «Милые бранятся – только чешутся!» – бывало, говорил отец, почёсывая голову, когда мать сгоряча ладонью шваркнет по загривку или даже кулаком ударит его по спине, широченной как дверь.

Голоса возле машины смолкли. Там зазвенел домкрат, ключи. Шофёр стал откручивать гайки на продырявленном колесе.

Сначала было тихо возле огорода, но вскоре Никитка услышал порывистое шуршанье, «журчанье» травы. Кто-то уверенно шёл к огороду со стороны реки – там находилась калитка.

И вдруг… Волосёнки на голове у мальчика зашевелились от ужаса.