Романс о великих снегах

Дубовая дверь за клиентами плотно закрылась и в кабинете исполнительного директора на несколько мгновений образовались тишина и пустота. Такая тишина и пустота – как после мощного взрыва. Пыль оседала за окном – после порыва холодного ветра. Потом где-то на крыше голубь ворковал. Исполнительный директор посмотрел на пачки новеньких долларов и зачем-то понюхал одну из них, будто желая удостовериться, что деньги не пахнут.

Спрятав доллары в сейф, напоминающий гроб, поставленный на «попа», он позвонил своему генеральному, но шеф был недоступен. Почесав кончик носа, Загребецкий коньячку хотел «с устатку» хватануть. Достал бутылку и стакан, но выпить не успел.

В кабинет без стука вошла полногрудая женщина с причёской, напоминающей кудрявую метлу, с красными глазами, какие бывают после бабьей истерики. Женщина эта два часа назад привезла мальчишку из детского дома.

– Ты чего? – настороженно спросил Загребецкий.

– А ты? – неожиданно грубо заговорила женщина, и глаза её стали мокрыми. – Чего сидишь, как этот… Как Пномпень.

– А что мне? Плясать? Женщина заметила бутылку.

– Наливай! – Голос её зазвенел струной, готовой лопнуть. – Помянем сиротинушку!

– Дура! – доставая второй стакан, проворчал Загребецкий. – Чо болтаешь?

– А то, что пишут. Не читал? – Женщина сопливчик достала и со слезами начала рассказывать, как за границей вырезают у приёмных ребятишек то печёнку, то селезёнку, чтобы своим детишкам пересадить.

– Не накаркай! – одернул Загребецкий, жадными глотками опорожнив стакан. – Пей, чего стоишь? Сама же попросила.

– Я не за этим пришла…

– А зачем? Поплакаться в жилетку? – Исполнительный директор закурил возле раскрытой форточки и поморщился, слушая звуки итальянской музыки. – Где он только выкопал этот похоронный марш?

– Кто? А-а, этот, псих? – догадалась женщина. – Психолог? – Ну, да. – Загребецкий пошарил за шкафом, выключил музыку и посмотрел на картину. – Слушай! Сними эту бабу и выкинь. На кой хрен бы сдалась нам заморская грешница эта?

Своих полно.

– Вот-вот, – вздыхая, сказала женщина. – И я себя грешницей чувствую.

– Да ты-то причём? Твоя хата с краю.

Из нагрудного кармана у женщины торчал листок бумаги, сложенный вдвое.

– Уволиться хочу, – известила она, доставая бумагу.

Несколько секунд они молчали, глядя друг на друга. Загребецкий первый опустил глаза. Какую-то крошку смахнул с полировки.

– Увольняйся. Будешь на рынке торговать урюком, – про-ворчал он, пальцем потрогав бородавку под носом. – Где ты ещё найдешь такие деньги?

В кабинете повисло молчание.

– Мне такие деньги не нужны! – Женщина прихлопнула бумагой по столу. – Я своему ребенку дома не могу в глаза смотреть.

– Я тоже! – подхватил Загребецкий. – Два года сидел без работы, ребятишкам стыдился в глаза посмотреть.

– Ну, значит, мы с вами по-разному смотрим. – Всхлипнув, женщина пододвинула к нему заявление. – Я завтра не приду.

Хватит с меня.

– Э-э, голубушка, нет! – Директор поморщился, отодвигая бумагу. – Ты сначала отработай, как положено.

– Да иди ты, знаешь… иди, куда положено! – неожиданно вспылила работница, обычно спокойная. – Ты мужик или тряпка? Сидишь тут, штанами протираешь…

– Поговори мне! – Загребецкий возвысил голос.

– Ой! – Женщина встала на пороге – руки в боки сделала. – Какие мы грозные. Ужас. Да ты ведь даже закурить-то не можешь самостоятельно. Сначала тебе надо с начальством согласовать. Эх, ты, бугай кастрированный. Была бы я мужиком… – И дальше она разразилась крупнокалиберной бранью.

Темнокожее лицо с бакенбардами стало покрываться бледными пятнами. Рука Загребецкого сама собой схватила горлышко бутылки. Плохо контролируя себя в эту минуту, он бы, наверно, бутылку разбил на башке обнаглевшей работницы. Но тут зазвонил телефон.

– Иди отсюда! – Загребецкий зашипел. – Стерва!

– Давай, давай, докладывай, – ядовито сказала женщина и со всей силы хлобыстнула дверью.

Раздражённая физиономия исполнительного директора, когда он трубку взял, в одно мгновенье приобрела такое выражение, точно он хотел сказать: «Чего изволите-с?». Он глядел на трубку так, словно оттуда за ним следило грозное всевидящее око.

– Всё в порядке, шеф! – радостно и чётко отрапортовал Загребецкий. – Полный расчёт. Да, наличными. Когда улетают?

Да теперь уже, наверно, регистрация. Да, да, ну всё, счастливо, шеф. До завтра, шеф. Я жду. Привет жене и детям.

Отрапортовав, он с каким-то зверским остервенением дербалызнул остатки коньяка, занюхал рукавом и вытащил из сейфа ещё одну бутылку. Бездумно, тупо замер за широким полированным столом, склонивши голову, будто на плаху. Затем достал коробку с дорогими итальянскими сигарами – подарок Франческа. И опять надолго замер, глядя в пол и мусоля во рту не прикуренную сигару. Тяжело поднялся, скрипнув пружинами крутящегося кресла, подошёл к окну, за которым осенний вечер уже прибрал остатки серенького дня.