Романс о великих снегах

Потом было утро, петух под окошком ранний подъём протрубил. Божко страдал после вчерашнего излишества и в глубине души маленько совестился, потому что не мог припомнить: врезал он вчера кому-нибудь или нет?

Призывника провожать пошла одна только матушка, и этот факт наводил Божко на подозрение, что всё-таки вчерашнее застолье не обошлось одними песнями, плясками да побасками.

Железнодорожная станция была за рекой. Изредка оттуда слабо доносились гудки маневровых, вагоны погромыхивали.

Многочисленное коровье стадо в раноутреннем тумане по улице уже прокопытило – успели «заминировать» дорогу.

И всё это, увы, не добавляло оптимизма новобранцу, страдающему больной головой. Он сутуло шагал, поминутно что-то ворчал под нос, раздражённо сплёвывал под ноги.

На станцию они пришли как нельзя вовремя – подавали пассажирский вагон для новобранцев, съехавшихся со всего района.

Перед посадкой в вагон мать что-то поспешно подсунула ему в карман. «Деньги! – мелькнуло в больной голове. – Опохмелюсь!» Но потом, когда он пошарил пальцами, ощутил какой-то мягкий, тёплый узелок.

– Чо там? – спросил недовольно.

– Земелька, сыночек, – смущённо прошептала мать, – родная земелька.

– Ты чо? Совсем? – Он собрался вынуть узелок. – Возьми, сынок, возьми! – Голос матери был жалкий, отсыревший. – Возьми. Там есть бумажка. С молитвой. Не тяжело ведь, карман не порвёт…

Новобранцы несколько суток лихорадились на поезде. Тихоня впервые тогда увидел шальной размах и многочисленные краски Родины своей. Потрясающее впечатление произвели на него Уральские горы, подпирающие небеса – Каменный пояс, как в старину говорили. Пояс – широко и туго подпоясавший русскую землю, отделивший Европу от Азии. Потом за окном проплывали большие города и небольшие веси, о которых прежде Божко только слышал или на карте читал названия. В дороге ему было интересно – всё мелькало, как будто в кино, завораживало. Горизонты манили, обещая сказку мечту. И Тихоня втайне уже загадывал: службу закончит – махнёт куда-нибудь на Волгу, на Урал. А ещё лучше – прямо на Москву.

Их привезли на самый край земли. Дальше – разголубелись океанские просторы, похожие на приволье свежих непаханых степей, вскипающих волнами седого ковыля. Изумили парня покорили огромные яркозвёздные ночи, отражённые в зеркале залива. Понравился крепкий, сердце щемящий запах прибоя, похожий на запах солоноватого арбуза. Полюбились грандиозные скалы, среди которых два века назад первопроходцы построили портовый русский город. В свободное время он подолгу рассматривал силуэты кораблей, стоящих на якорях на «бочках» в лазурной бухте, примятой тёплым ветром – бухта похожа на родимую пашню, которая так же синеет розоватится на рассветной и вечерней зорьке.

Писал Тихоня редко. Родители только то и знали, что сынок попал на Краснознаменный Тихоокеанский флот, служит на подводной лодке, умеющей подолгу находиться в плаванье.

Через три месяца Божко прислал цветную карточку – эдакий бравый заморыш с оттопыренными ушами, с тяжёлым, горделиво вздёрнутым подбородком. А вслед за этим наступило продолжительное, странное затишье – ни привета, ни ответа. Родители встревожились, в военкомат ходили, да только что там знать могли, утешали общими словами.

И вдруг Тихоня дал телеграмму, дал, бог знает, из каких туманных далей – из тех краёв, где солнышко восходит, чтобы сиять над всею нашей Родиной. И солнышко в то утро, с востока прокатившись по небесам, с необычайной яркостью озарило пасмурный, притихший дом, где в последнее время было тревожно от неизвестности.

– Едет, – с облегчением вздохнул Антипыч, первым прочитавший телеграмму. – Видать, на побывку.

– Ну, слава тебе, господи! – Мать перекрестилась, глядя за окно, где сверкали серебристые ленты ручьёв.

Весна пришла, весна шумела и готовилась травенеть, сиренями цвести, черёмухой. Снега сгорали не по дням, а по часам – так припекало порой. По утрам ещё, правда, погодка суровилась, но в полдень уже пахло оттаявшей землёй, можно было даже загорать в низинах или в глухом заветерье. Птахи в берёзовых колках рассыпали зазвонистый бисер. В лугах и в полях трепетали подснежники. Ветреница шепталась с ветром.

Жарки зажигались в полумгле перелесков. Славное времечко это – весна, жизнь кругом молодеет, шалеет…

Домой Тихоня возвращался окольной дорогой – через поля, через лога. Не торопился. Шагал – как будто по глоточку живительную воду пил из того родника, из которого проистекает понятие Родины.

В избу вошел – цветы в руках дрожали.

– Ой, сынок! – Мать прослезилась, обнимая. – А мы уже не знали, чо подумать!

Тихоня, поздоровавшись, протянул букетик, осыпанный горохом сверкающей росы…

– Это, мам, тебе. Держи.

Елена Ермолаевна ещё сильней заплакала – никогда она от сына не получала подобных подарков.

Приземистый Антипыч, хромой на левую ногу, топтался рядом, точно пританцовывал, разглядывал заматеревшего парня. Затем, дождавшись очереди, он медвежьими лапами смущённо облапил краснофлотца, от души похлопал по плечу, сминая картонный погон.

– Вот молодец! – пробасил. – Ты надолго?

– Да я насовсем.