Ромео во тьме

Ее лицо размытой картинкой стояло перед его глазами, пока он брел домой. Все то, о чем он позабыл за минувшие месяцы, снова вдруг всплывало в его памяти: предательство матери, лицемерие Люциуса, Мэйз.

«Господи! Опять этот Мэйз!» Но при чем здесь они все, если изначально он был во всем виноват. Все то, в чем он убедил себя за минувшие месяцы, рушилось в очередной раз.

Теперь, как никогда раньше, ему стали ясны его ошибки: надо было слушать мать и не водиться ни с О.Кайно, ни с Мэйзом, ни с кем бы то ни было еще. Надо было слушать мать. Ведь она всегда была права. А он сгубил и себя и ее, и Бог знает, кого еще!

«Надо исправлять свои ошибки!» – Подумал Ромео, и ему, почему-то, сделалось страшно.

Но в доме, в котором прошло все детство, ему стало во стократ страшнее, и тягость вины только сильнее придавила его.

Он бродил по комнатам, в которых все еще слегка ощущался муторный запах газа, и вспоминал, вспоминал, вспоминал.

В свою комнату он войти не смог: после него там обитал кто-то еще, он очень отчетливо осознавал это. Мебель была передвинута, вещи лежали без привычного порядка, кое-чего и вовсе недоставало.

И было еще нечто чужое в той комнате. Не запах, но ощущение чьего-то присутствия. Как будто бы Люциус О.Кайно, а это явно был он – больше некому, забыл в комнате свою бледную тень.

На кухне он тоже не смог долго оставаться – воспоминания того ритмичного стука посудомоечной машины о стену, тех криков вожделения не давали ему покоя. Кроме того, здесь на полу, на одеяле, нашли маму – так сказал полицейский.

Ромео захотелось немедленно вернуться в Лос-Анджелес: мучения от прекрасного забытья были куда приятнее этого ужаса воспоминаний.

Он позвонил Мэйзу. Ему казалось, что Доминик должен был обрадоваться, что он скорее вернется назад, в его лапы.

Но тот неожиданно заволновался, и заявил, что Ромео нельзя так быстро возвращаться. Что он обязан побыть рядом с матерью еще немного. Он, конечно, может поменять свой билет и вернуться не в воскресенье, а раньше. Но не раньше субботы.

До субботы оставалось еще два дня.

Ромео съездил еще раз в аэропорт и поменял билет на ранний рейс в субботу. Этим ему удалось скоротать остаток четверга.

Он улегся спать рано, в гостиной, на узком и неудобном диване. Всю ночь его тревожили какие-то шорохи и поскрипывания, он ворочался с боку на бок и не мог избавиться от своих мыслей, которые, как надоедливые мошки, все звенели и звенели над ухом.

3.

А утром начала болеть голова.

Ромео боялся этого больше всего на свете. И боль возвращалась. Сначала она была тихой и едва напоминала о себе. К обеду боль усилилась. Она все увереннее занимала позиции в его голове, она все глубже протягивала свои щупальца, выпускала все больше ядовитых метастазов.

Чтобы чуть– чуть заглушить ее, Ромео побежал в ближайший бар. Там он забился в самый темный угол и пил, надеясь, что сознание затуманится, и боль будет наступать не так быстро.

Он судорожно глотал свое пиво из бутылки и плакал. Слезы градом катились по его щекам и тяжело шлепались на грубый деревянный стол.

Ему было очень страшно. Осознание того что, что без загадочного наркотика Мэйза существовать он уже не мог, было ужасным. Он не мог протянуть и нескольких дней! И нынешний срок в пять дней был его самым большим достижением.

Чувство вины перед матерью, ужас собственного положения, недавно вспыхнувшее в нем желание жить – все это скоро поблекнет, а потом и вовсе сотрется, и останется одно – сделать что угодно, чтобы заглушить эту боль! Дай Господь протянуть до субботы!

– Посмотрите-ка, кто это тут у нас сидит?! – Воскликнул звонкий голос, над Ромео нависло чье-то лицо.

Да, заставить Ромео чувствовать себя еще хуже могло только появление Люциуса О.Кайно.

Он был одет, по своему обыкновению, в облегающую майку и короткие шорты, демонстрируя всему миру свои ноги. Его шрам дерзко выглядывал из-под светлых завитков волос, а зеленые глаза лицедея глумились над Ромео. В руках Люциус держал футляр с гитарой. Рядом с О.Кайно Ромео увидел еще четырех парней. Гитары в черных, потертых футлярах были еще у двоих.

– Ребята! – Кивнул парням Люциус, – вот это и есть наш знаменитый козел, про которого я вам рассказывал. – Те смотрели на Ромео с издевкой. – Ну, как дела, знаменитость? Э, да вы посмотрите-ка, он плачет! Наш маменькин сынок плачет! Обливается слезками! Что, стал звездой, пупс? Что-то я не вижу ни охраны, ни репортеров, ни поклонников! Только безумная мамаша в больнице, да одинокие слезки над бутылочкой пива. И как бармен тебе пиво продал, сосунок?

– Надо на бармена копам настучать, что он спиртное несовершеннолетним продает! – Хохотнул один из парней. Остальные громко загоготали.

– Да, уж! Ну что, как твой Мэйз? Делает…

– Тебя в позе звезды? – Заржал еще один.

Громкий смех и комментарии компании Люциуса привлекли внимание всех посетителей бара. Прочие разговоры умолкли, люди наблюдали за происходящим, как будто смотрели бесплатное кино.

Ромео поспешно вытер слезы и угрюмо молчал, уставившись на свою бутылку. Люциус облокотился на стол и заглянул в лицо Ромео.