Рондо

Дама в широкополой шляпе, с полей которой на плечи и головы рядом стоящих капает дождевая вода, умоляюще смотрит на, возвышающуюся над толпой, фигуру. Несчастная, мокрая шляпа – она из тех, кто припозднился и оказался вычеркнут. Совсем недавно она была полноправным членом волшебного списка, имела свой номер, а теперь она вычеркнута, выброшена, она – изгой. Дама плечом раздвигает сгрудившихся людей, пробираясь поближе к тетрадке. Дождь, напряжение, и ещё эта толкается…

– Женщина, ведите себя прилично, а то я вам дам по морде!

– Триста семнадцатый!

– Я!

– Фамилия как?!

– Трепов!

– Трепов будете двести девяносто четвёртым.

Стоящая на крыльце не видит широкополой шляпы. Не желает видеть.

– Триста восемнадцатый! Триста восемнадцатый!.. Триста восемнадцатый!

И в толпе помогают: «Триста восемнадцатый, триста восемнадцатый!» Сердобольная толпа хочет помочь отбившемуся от стада: найдись! Толпа не хочет этих маленьких трагедий. Широкополая шляпа тоже замирает. Вот так же выкрикнули и её номер, повторили, покричали – и всё.

– Нет триста восемнадцатого? Вычёркиваю!

Свершилось. Теперь толпа по отношению к триста восемнадцатому стала непреклонной. Мы тут стоим, мокнем, а он… или она… Митя, толкаясь вместе с другими, испытывал ностальгическую садистскую сладость от этих еженедельных унизительных процедур. Где ещё сегодня найдёшь такие очереди?

На тротуаре было тесно. Не лучшее время суток – народ возвращается с работы, над ним висят тяжёлые городские сумерки, фонари с подслеповатой мутью не справляются, все устали, все измотаны. Тротуары и мостовую покрывала полужидкая снежная каша – зима стояла снежная, но тёплая, а дворников не хватало. Под ногами чавкало, порывы ветра налетали холодными сырыми оплеухами. И всем этим – слякотью, ветром, сумерками Митя пропитался насквозь. Он шёл, ссутулившись, засунув руки в карманы куртки, и крутил в голове картину, виденную сегодня на экране телевизора. Вероятно, картинка была под стать настроению, только этим можно объяснить, почему она упрямо засела в его голове. Президент пригласил кого-то за что-то ответственного в свою вотчину побеседовать о делах. Телекамеры тут как тут. Президент сидел в кресле свободно, даже чуть развалившись, а напротив, на точно таком же кресле, напружинившись корявой закорючкой, неудобно притулился его собеседник. Он закостенел, не сводил глаз с Хозяина, его пальцы мелко дрожали и не знали, что им делать на краю крышки небольшого столика. Весь вид закорючки выдавал, о чём она в тот момент умоляла Всевышнего: суметь угадать, как надо ответить, и чтобы это мучение поскорее закончилось. Смотреть противно! И такой срам демонстрируют на всю страну. Митя крутил, крутил в памяти эту картинку, пока в его душе не запахло гарью.

Человеческие фигуры двигались в одну и другую стороны. Тётку со злым красным лицом внутри мягкого воротника шубы кто-то толкнул. Её качнуло в людском потоке, и Митя наступил ей на ногу. С левой стороны он из-за угасшего глаза ничего не видел, а тётка подгадала как раз под его шаг. На лакированном женском сапоге остались ошмётки грязной жижи. Митя не успел рта раскрыть, как на него рухнула лавина хриплого крика, замешанного на матерщине. По всему тётка уже была взвинчена своими личными неприятностями, а Митя, наступив ей на ногу, лишь выбил затычку. Виноватых в этой толчее не было, и в нём поднялась волна знакомого чёрно-фиолетового гнева. Справедливость, затоптанная бабой в дорогой шубе, требовала дать решительный отпор, поставить скандалистку на место и вообще навести порядок. Митя уже набрал воздух в лёгкие, как в долю секунды в его голове мелькнул отблеск мысли: «Опять не можешь сдержаться». Митя сжал губы – раз, два, три… десять – и тяжело выдохнул всё то, что должно было, но не стало грозными словами.

– Извините, тут так тесно, – сказал он, как можно более миролюбиво.

Тётка, поняв на свой лад, что она побеждает, что её боятся, решила добить врага и взорвалась новой порцией хрипа. А ликующий Митя пошёл дальше, повторяя про себя мудрое выражение: «Не оспаривай глупца». Победа! Ещё бы не победа! Как трудно победить самого себя, знает только тот, кто, хоть раз, пытался это сделать. После этого у победителя целую неделю сохранялось отличное, прямо-таки праздничное настроение.

Пашка спешил какую-то свою мелкую удачу выставит напоказ. Для этого он, прихватив с собой Вадика, завалился к Мите домой. Митя, накрывая на стол, незаметно поглядывал на гостей. Пашка раздался, погрузнел, а Вадик совсем не менялся, если не считать расползавшейся по голове лысины. Не раскрывая, в чём он преуспел – так выглядело весомей, – Пашка полушутя, полусерьёзно нахваливал себя:

– Знай наших. Моя всё меня пилит, а я взял ситуацию под контроль и показал, что я могу. Старый конь борозды не испортит…

Старый конь вытащил из сумки заковыристую бутылку водки, упакованную в красивую картонную коробку, попутно заметив:

– Я теперь только такую пью.

Мите это бахвальство было знакомо.