Рондо

Его парализовало осознание своей глубокой беспомощности. Гамлетовский вопрос, так рано преградивший ему путь, он решил по-своему. Он не стал приспосабливаться, не полез на рожон, размахивая деревянной шпагой, не стал сопротивляться, а отошёл в сторону и затих. А что ещё мог сделать бессильный малёк? Он провёл вокруг себя границу, он спрятался за стену, он зарылся с головой в землю. От домашних он целиком закуклился и готовился просуществовать молчком весь остаток жизни. Так, по крайней мере, легче справляться с подмявшей его растерянностью. А на первых порах он вообще омертвел и долго не впускал в себя ничего такого, что требовало любви или ненависти, восторга или недовольства. Он воплощал собой дистилированное равнодушие.

С недоверием только что обманутого, Митя заново рассматривал знакомое и вдруг обнаружил, как много вокруг желающих распоряжаться им. Он думал, что, выбирая причёску или отлаживая росчерк в подписи, он лепил себя сам. Чёрта лысого! Причёска – никому не интересная ерунда, это – пустое. По-настоящему его лепили другие. Его подталкивали, его придерживали, ему подсказывали, его вели, гнули, давили, выкручивали руки. Сейчас он это ощущал почти физически. И он добросовестно старался соответствовать чужим требованиям. А в это время за его спиной… Больше других усердствовала родная страна. Она, в который раз, торопилась воспитать человека «коммунистического завтра» – личность целеустремлённую, гармонично развитую, политически грамотную.

К сожалению, одними призывами страна не ограничилась, и новая волна экспериментов над населением накрыла Митино поколение. Сам он на всякие идейные лозунги и обещания смотрел с лёгким сарказмом. Возраст подступал такой – авторитеты раздражали, и хотелось избавиться от мелочной опёки. Одни цинично плевали на высокие слова и призывы, но некоторые ещё засыпали, убаюканные сладким враньём лукавых идеологов. А вслух чаще слышалось – или мода такая, что ли завелась – юморное отношение ко всему на свете.

Партийное око волновалось: «У них же нет ничего святого!» Партийное око винило во всём тлетворное влияние Запада. А всего и дел-то было, что молодняк повзрослел до состояния нормального юношеского бунта против скуки.

От гармонично развитой личности в обязательном порядке требовалось участие в общественной жизни. Это означало, что личность должна делать какую-нибудь бесплатную работу даже, если ей этого не хочется: или раз в месяц выпускать стенную газету, или… Для Мити других «или» не нашлось, и он стал членом редколлегии стенгазеты без названия. В редколлегию ещё входили Коржик, обладавший талантом художника, и Сашка Бурштейн, в качестве главного редактора. Сашка добывал заметки, Коржик разрисовывал большой лист плотной бумаги, а Митя на свободных местах эти заметки наклеивал. Работа не сложная, но каждый раз газета готовилась в то время, когда у Мити случался цейтнот, когда его ждали другие неотложные дела.

Благодаря стенной газете Митя сблизился с Коржиком. Тот оказался нормальным парнем и не возводил вокруг себя бастионы неприступности, как Мишка и Игорь. Видимо, рядом с ними он играл на их поле и по их правилам, а сам Олег нужды в предохранительных дистанциях не испытывал. Один раз он забыл принести готовый разрисованный лист в школу, и они с Митей отправились к Коржику домой. Олег жил в новом здании, незаметно выросшем в одном из переулков. В просторном подъезде за столом с телефоном сидела пожилая женщина, с которой Олег поздоровался. В Митином подъезде всегда стоял неприятный полумрак, исцарапанную стенку украшал телефон-автомат, а напротив него, в подлестничной темноте работал подпольный филиал, расположенной рядом, комиссионки – в любое время там шевелились деловые тётки, они тихо переговаривались и примеряли разную одежду. В светлый и чистый подъезд Коржика посторонних не пускали. Для этого там и сидела женщина с телефоном.

Лифт поднял ребят на четвёртый этаж. Большая прибранная квартира была слегка переполнена крупными и мелкими вещами. Мелочь умелые руки распределили в тщательно продуманном художественном порядке. Коржик показал на прикрытый салфеткой магнитофон:

– Это настоящий «Грюндиг».

Митя такого названия никогда не слышал, но одобрительно с пониманием кивнул.

– Мама его включать не разрешает. Родители мне вот этот гроб отдали, – он ткнул пальцем в массивный куб «Днепра».

Магнитофон – это была заветная Митина мечта. Маг и фотоаппарат.

– А это мне отец из Парижа привёз – краски на меду.

В коробочке пряталось шесть разноцветных кругляшей – ярких, чистых, как из мультфильма.

– Мне пока рисовать ими нельзя, – безо всякого сожаления сообщил Коржик. – А это из Голландии привезли, – он вытащил из шкафа лакированный этюдник. – Подарили заранее, чтобы после того, как закончу школу, на этюды ездил.