Рондо

Иногда среди гостей бабы Веры оказывался писатель. Он читал свой рассказ или отрывок из повести, ещё не видавшей печатного станка. Потом все обсуждали, хвалили, сравнивали с предыдущими сочинениями автора. Митя себя чувствовал неловко – он не знал этих имён, не держал в руках этих книг. А если человека, привлекавшего общее внимание, не случалось, то начинались воспоминания о «тех» временах, о лагерях. Митя уже хорошо знал, кто такие «вертухаи», «ЧМО», «стукачи», «доходяги». Он быстро ухватил и запомнил лагерные фразы и понимал что за ними кроется: «шаг влево, шаг вправо…», «сахар, масло, белый хлеб», «десять лет без права переписки» и много чего ещё. Затем беседа опять перетекала на сегодняшние события. И ни разу Митя здесь не слышал речи о том, кто-что-где купил и сколько оно стоило. Интересы людей, собравшихся за этим столом, находились совсем в другом месте. Каждый из них в молодые годы молился своему богу, свою идею считал самой истинной, готов был стоять за неё до смерти. Но поутихли страсти, остались в прошлом непримиримые споры о том, на чьей стороне правда. Сейчас лишь слабые отголоски древних схваток нет-нет, да и обнаруживали себя вполне миролюбивым полунамёком. Так, в почти угасшем костре, среди багровых головешек, вдруг что-то щёлкнет, на секунду колыхнётся ленивый завиток бледного синеватого пламени и снова спрячется в засыпающих угольях.

Свою идею баба Вера никому не навязывала, но с воодушевлением и с блеском в глазах, рассказывая о подвигах своих соратников, расцвечивала их лаковыми красками романтики. Баба Вера и её муж с молодых лет оставались убеждёнными анархистами. Пётр Рафаилович до революции занимался, как не раз было в этой компании упомянуто, «экспроприацией денежных сумм» для своего движения, организовывал убийства градоначальников и работников охранных отделений. Апофеозом его биографии стала девятилетняя каторга. А бабушка Вера помогала мужу. При упоминании о мрачных делах боевиков-анархистов в ней загоралась гордость, и её бледные щёки розовели… В её рассказах изобиловали удаль, находчивость и смелость. Ой, как они напоминали байки блатных в укромном закутке тупика! Цели, само собой, разные, а методы и суть те же: застать врасплох, напасть сзади, убить из-за угла, чтобы напугать и навязать свою волю, свои правила. Блатные примитивны и поэтому понятны, а как понять бабу Веру и Петра Рафаиловича? Понятны их сегодняшние желания быть услышанными. А что ими двигало в молодости?

За столом умели рассказывать, умели и слушать. И бабу Веру слушали, не прерывая, как её единоверцы, так и бывшие противники. Жажда справедливости, стремление во весь голос прокричать правду о том, что они пережили, объединяла этих пожилых людей. Баба Вера всё время подводила к тому, что тихая и мирная жизнь, работа с её окладами и должностями – несущественны. Куда важней высокие идеалы, неустанная борьба, яркие, громоподобные поступки и, в конечном счёте, всё то же справедливо-счастливое будущее. С той лишь разницей, что справедливо-счастливым оно будет в понимании бабы Веры и её соратников, а не нынешних властей. Ведь именно баба Вера и Пётр Рафаилович лучше других знали, какая должна наступить жизнь. Ради неё они в прежние годы убивали людей. Позже их самих убивали и сажали за решётку те, кто считал, что обладает ещё более правильными представлениями о будущем.

Высокие устремления бабы Веры не находили отклика в душе Мити. Тем не менее, о часах, проведённых в её доме, он не жалел. Необычным был этот дом, и вещи там говорились необычные. Здесь Митя впервые узнал, что одни и те же факты могут трактоваться по-разному, что на прошлое и настоящее могут существовать разные, даже отличные от пропечатанных в учебниках и газетах, взгляды. Оказалось, что самое очевидное можно критиковать и обсуждать. И на всё-провсё можно иметь своё собственное мнение. Сперва такое представлялось диким и чуть ли ни неприличным. Не мог он это принять. Куда проще – в газете написали, по радио сказали, и все так думают… или должны так думать… Нет, когда одна точка зрения, – это проще. В Митиной голове скопилась мешанина из того, чему его учили в школе, что он читал, что где-то слышал, с чем легкомысленно соглашался, не давая себе труда обдумать и понять. Пересматривать давно подсунутые ему убеждения, менять их он просто был не готов. Под ним и так рассыпалось то, что он полагал незыблемым. Он после этого ещё в себя не пришёл и боялся шагнуть с тверди, надёжность которой гарантировалась целым государством, на хрупкий и неустойчивый кораблик под командой интересных, но немного странных людей. Из-за одного этого критика устоявшегося в Митиных мозгах вызывала в нём раздражение и протест. Единственное, с чем он был безоговорочно согласен с людьми, называвшими себя политкаторжанами, так это с брезгливым отношением к доносчикам, стукачам. Своих не выдают – он помнил хорошо.