Рондуа

— Верно: и никогда не было. Но в том-то вся и штука, Инграм, и вот почему наши ладони одинаковы. Существует лишь ограниченное множество номеров. Скажем, тысяча, просто для удобства… Конечно, Бог создает разных людей, но каждый из них имеет определенный номер. Пока человек живет на земле, этот номер остается неизменным. Один из тысячи. Но в каждый момент времени существует сколько-то единиц, сколько-то двоек… Цельную душу, например цельный номер семнадцать, Бог делит на пять частей. У каждой имеется своя важная функция, как у пяти пальцев на руке. Но рука без любого из пяти пальцев неполноценна. То же самое и с душой… В жизни мы так часто чувствуем себя потерянными и подавленными, потому что живем как одна пятая часть цельной души и в одиночестве плывем по свету… Единственный способ жить в мире с самим собой — найти четыре остальные части «нас», четыре других номера семнадцать, и воссоединиться. Вот почему Бог дал нам столько пальцев на руках и на ногах. Он хотел, чтобы мы видели их по сто раз в день и они бы напоминали нам об этом.

Майкл сел и дал продолжить Клинтону.

— А еще мы с Майком выяснили, почему я вот так заморозился. Потому что, как только поймешь эту штуку насчет пятерок, ты замораживаешься. Когда до меня это дошло, я был во Флориде, но тогда я думал, что это идея из какого-то тупого фантастического романа, и не придавал ей значения. А это оказалось правдой… В ту же минуту, как допрешь, ты замораживаешься, и не разморозишься, пока не сможешь воссоединиться с четырьмя другими такими же, чтобы снова стать единым целым. Сейчас это дошло и до Майка, и значит, он тоже заморозился до тех пор, пока мы не заполучим всех остальных. И ты тоже, Инграм. Вы оба останетесь какие сейчас, пока мы не воссоединимся всей пятеркой. Я остался подростком. Вам-то, по крайней мере, удалось подрасти!

— Но мне-то вы рассказали. Даже если я вам поверил, все равно я не дошел до этого сам.

Майкл кивнул:

— Верно, но вместе с первым пониманием пришло еще и знание, что нам позволено раскрыть секрет одному из «нас», чтобы ему не пришлось выяснять самому. Но только одному. Мы с Клинтоном поговорили и решили выбрать тебя.

— И какой же у нас номер? Шестьсот шестьдесят шесть? — Мне не очень удается сарказм, но я надеялся, что он прозвучал в моих словах.

— Этого мы не можем тебе сказать, Инграм. Тебе придется узнать его самому. Но ты узнаешь его чуть погодя, вместе с другими вещами. Теперь, когда мы тебе это рассказали, все начнет сильно меняться. Верно, Клинтон?