Роскошь нечеловеческого общения

Крюков приблизился к зданию администрации. Официально рабочий день еще не начался, и первым человеком, которого увидел Гоша, был его напарник.

— О! Мать твою! — хмуро сказал Миха. — Ты откуда? Е-мое… Ты что, в могиле ночевал, Крюк?

— Ага, — ответил Гоша.

— Ну ты, блин, дал… Тебя же домой отправили вчера… Ты что, значит, всю ночь вот тут? — снова спросил Миха, и голос его зазвучал как-то растерянно.

— Ну да. Пошел, понимаешь, напрямик, через свалку. Да, видно, на ходу вырубился… Так и уснул. Только что проснулся…

— Ага… Вот, значит, как… И что — так и спал?

— Ну да. Так и спал.

— Ох, — покачал головой Миха. — Слушай… — Он шагнул к Крюкову и взял его за рукав. — Ты вчера опять дал… Ты бы завязывал, Крюк. Такое буйство тебя до добра не доведет… Неуправляемый ты, в натуре, делаешься…

— Да? А что такое? Я что, буянил вчера, что ли? Расскажи-ка. Я не помню ничего.

Крюков все помнил. Или, во всяком случае, почти все. Но внимание и какой-то немой вопрос в глазах Михи заинтриговали его, и теперь ему хотелось выяснить, чего же добивается от него напарник. А он явно хотел что-то выяснить, только боялся обозначить свой вопрос, не решался спросить прямо.

— Ну так… Не особо. Нес всякую херню.

— Какую?

— Да бред разный… Ты в самом деле, что ли, ни хрена не помнишь?

— Не-а, — нарочито безразлично ответил Гоша. — Как отрезало. Водка такая, что ли? С димедролом или с чем еще… Мозги начисто выключает.

— Это точно. У тебя-то выключает… Давай, Крюк, завязывай, ей-богу…

— А что было-то? — продолжал допытываться Гоша. — Не грубил я там никому?

— А кому? — быстро переспросил Миха.

— Ну… С кем мы там сидели?

— С кем?

— Ты чего, Миха? К тебе ведь пацаны приходили. Это с ними, что ли, я сцепился?

— Сцепился… Ты скажи спасибо, что пацаны правильные были. А то сцепился… Ты бы как сцепился, так и… Кранты, в общем, тебе были бы. Это люди серьезные, ты смотри, лишнего не болтай…

— О чем?

— О ребятах этих. Ребята серьезные.

— А чего они к тебе приходили, эти «серьезные»?

— Так… — неохотно ответил Миха. — Заказик один им нужно сделать…

— Что за заказик?

— Ну, просили помочь там… Короче, это не важно. — Миха испытующе посмотрел на Крюкова. — Да-а… Совсем ничего не помнишь? И как дурь курил, тоже не помнишь?

— Дурь? Я? Да я в жизни наркоты не…

— Ладно, с тобой все ясно. — Миха опять покачал головой. — Тебе почиститься бы, что ли…

— Ага. Есть там у тебя ватничек какой? И штаны?

— Найдем.

Через пятнадцать минут Крюков уже топтался на троллейбусной остановке. Как он и предполагал, Миха выдал ему полный комплект одежды — потертый, грязноватый черный ватник без воротника, какие носят заключенные на зоне, солдатские галифе и кирзачи, дышащие на ладан, но способные выдержать путь от кладбища до центра города, где находилась Гошина квартира. Сапоги, правда, были размера на два меньше, чем требовалось Крюкову, и от этого его походка, и без того неуверенная, приобрела совсем странный, танцующий характер.

Несмотря на кажущуюся легкость передвижения, чувствовал себя Гоша хуже некуда. Похмелье, усугубленное непривычным для него действием марихуаны, да не простой, а, по словам вчерашнего Витали, какой-то особенной, мучило Крюкова с невиданной силой. Земля уходила из-под ног, голова болела с каждой минутой все сильнее, застывшее за ночь тело ломило, и, в довершение всего, кажется, начала подниматься температура.

Троллейбус оказался набит битком.

«Откуда здесь люди-то? — с недоумением подумал Крюков. — Место совершенно нежилое…»

Гоша втиснулся в салон, наступая на чужие ноги, ввинтился в плотно спрессованную массу человеческих тел и расслабился — толпа держала его, не давая завалиться в сторону. Он мог бы даже поджать ноги и повиснуть — спины, плечи, локти, давящие со всех сторон, в любом случае удержали бы его тело в вертикальном положении. Что бы с Гошей ни произошло — потеряй он сознание или, не дай бог, умри в этом троллейбусе, — так и ехал бы до центра, до той остановки, где выходит основная масса пассажиров.

Троллейбус качало, дергало, волны запахов — пивной перегар, дешевая косметика, испарения немытых тел, тонкая, кислая вонь старой, заношенной и застиранной в дешевых стиральных порошках одежды — накатывали на Гошу. Его начало тошнить, и вместе с тошнотой поднялась тяжелая, донная волна ненависти.