Роскошь нечеловеческого общения

Приятно, черт возьми, быть уверенным в том, что утром, когда он проснется и выйдет на кухню, его всегда будет ждать горячий завтрак и чашка кофе. Что бы ни случилось.

— Мне деньги нужны, — сказала Галина, налив себе кофе и усевшись напротив мужа. — У тебя сколько осталось?

Журковский начал вспоминать вчерашние траты.

— Ну есть еще. — Он неопределенно пожал плечами, пытаясь высчитать общую стоимость купленной ночью водки. — Сколько тебе?

До получки жены нужно было ждать еще недели две, а его официальная зарплата была торжественно потрачена на подготовку вчерашнего банкета. От ста долларов, припасенных на черный день, осталась ровно половина. Не густо.

— Вовка звонил, просил подбросить деньжат на месяц. Они в отпуск уезжают.

— Сколько им нужно?

— Просил долларов сто. У тебя же есть?

— Есть… Пятьдесят, — спокойно ответил Журковский.

— Но ведь было сто. Ты вчера сам говорил! Это вы ночью, что ли, гуляли? На наши деньги?

— Ну да, — ответил Журковский, проглотив последний кусок сосиски.

— «Ну да»! А Гоша, конечно, не при делах?

— Да нет у него ни копейки. Ты же знаешь. Человек по уши в долгах.

— «В долгах»! Работать надо, и не будет по уши в долгах. Работать, а не на диване валяться сутками.

— Я вот работаю, между прочим, — заметил Журковский.

— Ага. Только сын просит денег, а мы дать не можем… Ему тоже трудно, кому сейчас филологи нужны?.. Они с Ольгой едва концы с концами сводят. Я, как к ним ни приду, холодильник вечно пустой. Как живут дети — не понимаю. Даже страшно. А Греч твой что? — без перехода спросила Галина.

— Греч? А что — Греч?

— Ну ты же с ним вчера встречался. Он тебе работу никакую не предложил?

— Работу? Какую он мне может предложить работу? Я заместителем мэра, знаешь, не собирался служить. Не обучен как-то. Да и потом, у меня есть работа.

— Ну конечно. Работа… Только знаешь, Толя, у нас холодильник опять пустой. И что делать с Вовкой, я себе не представляю. Позвони ему, сам скажи, что денег нет. Мол, обойдись, сынок, без отпуска. Тебе, мол, еще рановато в Крым с женой ездить. Ничего, скажи, страшного. Перебьешься, скажи…

— Да перестань ты кипятиться. В его годы мог бы и сам себе на отпуск заработать.

— Ну да. Вот папа его, он же зарабатывает. Как сыр в масле катается.

— Галя, слушай, я не понимаю предмета нашего с тобой…

— Предмета он не понимает. Все ты понимаешь! Я знаю, что ты сейчас скажешь. Не в деньгах счастье. Согласна. И даже с тем, что бедность не порок, тоже согласна. Но в том, что нищета — порок, я в этом просто уверена.

— Ты что, хочешь сказать, что мы с тобой — нищие?

— А ты так не считаешь?

Журковский промолчал. Многое он мог ответить на этот не вполне риторический вопрос, но не стал накалять атмосферу в кухне, уже и так имевшую опасный градус.

Анатолий Карлович допил кофе, встал и обнял жену.

— Ну успокойся. Все будет нормально. Меня Суханов вчера пригласил к себе.

Последняя фраза выскочила у Журковского совершенно неожиданно, против его желания и воли. Еще микросекунду назад он и не помнил о вчерашнем разговоре с Сухановым, а вот — нате вам!

— Суханов? Куда это он тебя пригласил?

— Ну на работу…

— И что же ты у него будешь делать? У тебя что, интерес к бизнесу проснулся? Способности открылись?

— Ни боже мой, — ответил Журковский. — Что ты, Галя! Чтобы я на старости лет коммерцию?.. Эта игрушка вовсе не для меня.

— Хороши игрушки! Вон, посмотри на Вику.

— На кого? На Вику? Смотрел. Вчера. Мне она не показалась особенно привлекательной. Хотя вполне вероятно, что это как раз и есть идеал современной женщины.

— Толя, не иронизируй. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Журковский понимал. Он понимал, что жене смертельно надоело каждый раз думать, на что купить новые колготки. Что она после работы вынуждена толкаться на оптовом рынке и выбирать из дешевых продуктов самые дешевые. Что собственная машина для них если и была реальностью еще несколько лет назад, то после свадьбы сына перешла в разряд ночных грез. Что квартира давно не ремонтирована и вид обоев в масляных пятнах там, где хозяева или гости, сидевшие на диване, случайно прикасались затылками к стене, говорит о том, что обоям этим как минимум лет пятнадцать. Многое понимал Анатолий Карлович и со всеми аргументами, которые выкладывала перед ним жена, был совершенно согласен.

Однако если прежде после таких разговоров он уверенно погружался в спокойную, ставшую уже привычной депрессию, которая могла продолжаться и до обеда, и даже до самого вечера, то теперь, напротив, почувствовал неожиданный прилив энергии.

Он сильнее сжал плечи Галины — такие же худенькие, как и тридцать лет назад, когда Журковский долгими летними ночами гулял с Галей Петровской, студенткой-первокурсницей, когда целовал ее губы, находя их на ощупь в жаркой темноте подворотен, когда шорох их шагов тонул в вязкой тишине уставшего за день Города.

— Солнышко!

— Ну что? — пробурчала жена, и он услышал, что голос ее потеплел. — Что, Толечка?