Роскошь нечеловеческого общения

В России он был кооператором средней руки, неплохо зарабатывал, точнее, как и большинство кооператоров начала перестройки, приворовывал у государства, но в какой-то момент решил, что в мире развитого капитализма сможет подняться на гораздо большую высоту, чем на родине.

Приехав в Америку вместе с женой и пятилетним сыном, Гриша быстро понял, что его навыков криминальной торговли для процветающего бизнеса в США явно не хватает. Гриша стал осматриваться, приглядываться и думать, в какой области ему выгоднее всего начать собственное дело. Деньги у него были, но, привыкнув жить, ни в чем себе не отказывая, он продолжил такой образ жизни и на берегу Гудзона, где снял для своей семьи вполне приличный коттедж. Очень быстро выяснилось, что способов траты денег в США несоизмеримо больше, чем на родине, и, когда капитал Гриши превратился в ничто, он был вынужден пойти работать в такси. Оказалось, что, кроме вождения автомобиля, русский предприниматель Гриша больше ни на что не способен.

Через некоторое время его подобрали люди Суханова, и наконец он обрел спокойное и стабильное место работы. В бизнес Гриша уже не стремился, говорил, что всем доволен и больше от жизни ему ничего не нужно. При этом он всегда имел недовольный, сумрачный вид и постоянно вполголоса ругался — по-русски, конечно, поскольку английским в достаточной степени так и не овладел. Знания языка ему хватало разве что на общение с кассирами супермаркета и беседы с суперинтендантом многоквартирного дома на Брайтоне, где он теперь проживал.

— Мы прогуляемся до парка, — сказал Суханов вечно хмурому Грише. — Пойдем по Сорок второй, потом на Бродвей, через Таймс-сквер, через Коламбус… А ты подъезжай к дому.

— Хорошо, — буркнул Гриша и, что называется, вложив душу, захлопнул дверцу машины.

— Так что ты имел в виду под проблемами не желудочного свойства? — спросил Суханов, сворачивая на Сорок вторую.

Анатолий Карлович улыбнулся.

— Знаешь, — сказал он, — здесь все это кажется таким далеким и малозначительным…

— Ну-ну, не впадай в эйфорию, пожалуйста. Послезавтра мы будем дома.

— Да, конечно. Только… Вот, я смотрю, навстречу идут люди — красивые, веселые… Занятые собой. А не травлей ближнего своего. Хорошо!

— Конечно, хорошо. Кто же спорит?

— А то, что я имел в виду… Я имел в виду проблемы мэра с «памятниками». С нашими националистами.

— Да понял я. Что за проблемы? Я не слышал ни о каких проблемах. То, что они в своих газетках строчат, — так вольно им. Они про всех строчат, кто в России хоть что-то делает. Они же импотенты, завистливые импотенты. У них ничего нет, кроме деклараций о том, что они — русские, а раз так, значит, им все нужно подать на блюдечке. Особенные они, понимаешь… Голодранцы.

— Ты думаешь? А мне кажется, у них и деньги есть, и свои люди наверху. Или я ошибаюсь?

— Нет. Не ошибаешься. Только это ведь не самостоятельная сила. Просто один из рычагов, причем не самый мощный. Если есть идиоты, готовые участвовать в этих мудацких акциях, то почему бы их не использовать? Вполне нормальный ход.

— Помнишь, перед отъездом нам сообщили, что будут провокации со стороны националистов-радикалов?

— Ну. И что? Ты боишься?

— Я-то не боюсь. Паше нужно беречься.

— Паша не мальчик. Он все понимает лучше многих. Что значит — беречься? Охрана у него есть — и его, и мои ребята. А если события будут развиваться на уровне информационной провокации, он сам сообразит, как оппонировать и как сделать так, чтобы не ввязаться в склоку. Он в этом деле лучше нас с тобой разбирается. Уж поверь мне…

— Я верю, — сказал Журковский. — Только все равно волнуюсь. Мы его как будто бросили.

— Да перестань, профессор. Он не ребенок. Он настоящий, профессиональный политик. И тем мне близок. Конечно, не только своим профессионализмом, а прежде всего, своей задачей, своим пониманием истории и развития общества. Но и, конечно, профессионализмом. Как всякий хороший политик, он хороший дипломат. Так что не волнуйся насчет этих националистических уродцев. Главная угроза для нас идет совсем с другой стороны. А эти, вся эта сволочь нацистская, — лишь частный случай.

— Ты не считаешь их серьезной опасностью? — Журковский пожал плечами. Мне кажется, что это как раз одна из самых серьезных угроз и есть. И для нашего случая, для нашей кампании, и для страны вообще.

— Знаешь, какие законы в этой стране? Относительно вот этих самых националистических проявлений?

Суханов показал рукой на здания Сорок второй, словно поясняя, какую именно страну он имеет в виду.

— Знаю. Огромный штраф без разговоров. Или — тюрьма.

— Совершенно верно.

— Это правильно, — заметил Журковский. — Я с американцами в этом смысле абсолютно солидарен.

— Я тоже. Только не считаешь ли ты, что это можно перенести в Россию буквально?

— Полагаю, просто необходимо.