Роскошь нечеловеческого общения

«Я Греча не ругал, — отвечал Журковский. — Я говорил, что раньше мы с ним виделись чаще, а теперь ему не до нас. Не до меня, то есть. Так это истинная правда. Я и сейчас то же самое скажу. Но это не значит, что я на него ругаюсь или обижен. Вовсе не обижен. Он занятой человек, у него большие дела».

«Скажи, а у тебя нет ощущения, что Суханов взял тебя к себе только ради того, чтобы ты на Греча работал? Что ты им просто нужен? Что они тебя используют? Нет такого?»

«Нет. Суханов набирает к себе в команду опытных людей. Я профессионал. Я ему подхожу по своему уровню. А меня устраивают условия работы, которые он мне предложил. Вот и все».

«Все ли?.. А с Пашей ты в этом предвыборном штабе что, по зову сердца?»

«Можно и так сказать. Почему нет? И вообще…»

Муж всегда пытался замять эту тему. Его вечное «и вообще», после которого обязательно следовала многозначительная пауза, последнее время весьма сердило Галину. Но, с другой стороны, думала она, жаловаться грех. В семье появились деньги, жизнь налаживается, а то, что он в своем предвыборном штабе штаны просиживает, — его дело. Должна же у мужчины быть какая-то игрушка.

Впрочем, новая жизнь не позволяла Галине Сергеевне долго размышлять о неприятных для нее сторонах деятельности Анатолия Карловича. Да и не были они, в общем, неприятными, просто тревожно было временами, и тревога эта исходила от неизвестности. Раньше что? Институт, лекции, зачеты, экзамены, ну слетает куда-нибудь на симпозиум, в командировку, и опять — утро, завтрак, Институт, вечер, сон. А теперь — в Институт ходит два раза в неделю, ночами сидит дома за компьютером, а целыми днями торчит в штабе Павла Романовича Греча, готовящегося к выборам на пост губернатора.

«Ну и господь с ним, — думала Галина Сергеевна, успокаивая себя. — Ничего страшного, кажется, не происходит. Подумаешь, посидит с бумажками, посочиняет листовки… Что там еще делать, в этом штабе? Используют его, конечно. У них свой интерес — они, если Греча переизберут в губернаторы, свой куш получат, а Толя как был наемным работником, пешкой, в сущности, так этой пешкой и останется… А что делать? В таком возрасте перевоспитывать человека бесполезно. Характер давно сложился, точнее, отсутствие характера. Полное отсутствие. Другой поставил бы им такие условия, чтобы и себя, и детей, пусть не внуков, пусть хоть детей — обеспечить по гроб жизни. А Толя? Ну хорошо, получает он сейчас деньги. Но это ведь зарплата. Это не капитал, который может прикрыть в случае, не дай Бог, болезни или еще чего… Стоит ему перестать работать — деньги кончатся мгновенно. И снова нищета…»

Анализируя собственные ощущения, Галина Сергеевна неожиданно поняла, что она не права в том, будто с приходом в дом какого-никакого достатка «снова» почувствовала себя свободной. Никогда она не была так свободна в материальном смысле, как теперь. Никогда.

Студенческие годы, рубль, который выдавали ей мама или отец, практика, Институт, мизерные зарплаты, мизерные — до самого последнего времени, до сегодняшнего дня. Ничего не изменялось. Оплата труда как была смехотворной, так и осталась.

Вечная боязнь не дотянуть до получки, постоянные долги (каждый месяц — «я у тебя перехвачу до аванса?»), толкотня в магазинах, не купишь ведь в первом попавшемся, цены везде разные, лучше сходить в тот, где подешевле, хотя он и подальше от дома, и народу там побольше…

Жена профессора… С авоськами, сумками, набитыми неважнецкой картошкой, тяжелыми замороженными куриными окорочками — в лучшем случае…

Правда, для гостей Галина Сергеевна всегда старалась. Появлялись на столе и икра, и хорошие закуски из «Черкизовского» — буженинка, холодное мясо нескольких видов, и горячее, и фрукты, и кофе с мороженым, и водка приличная, и даже вина настоящего несколько бутылок.

Однако после гостей нужно было долго приходить в себя и заделывать, замазывать, залеплять дыры, пробитые в бюджете семьи очередным праздником, снова «перехватывать» у сослуживцев, у соседей, у знакомых.

Никогда, ни во времена молодости, ни теперь, когда старость уже дышала в затылок и не замечать ее приближение становилось все сложнее и сложнее, Галина Сергеевна не была по-настоящему свободной от быта, ложащегося основной своей тяжестью на женщин, лишающего их собственно женственности, стирающего с лиц живые краски, сгибающего спины, иссушающего души.

— Знаешь, Карина, я только теперь понимаю, как ужасно мы все жили, говорила Галина Сергеевна, сидя за накрытым к празднику столом. — Как ужасно… Это не жизнь была, конечно. Правда, крутились, бегали и не замечали всего этого ужаса. Но разве человек должен так жить?

— Ну, слава Богу, и на вашей улице праздник наступил, — ответила Карина Назаровна.

Галина Сергеевна передвинула на столе тарелки, чтобы освободить место для корзинки с хлебом.

— Жаловаться ныне грех, конечно… Но все равно, Карина, мы — нищие… Даже сейчас. Вот Толя был в Америке, говорит, что там специалисты его уровня вообще за гранью добра и зла живут…

— В каком смысле? — испуганно встрепенулась Карина Назаровна.