Роскошь нечеловеческого общения

В углу на диване сидели Греч и Крюков и о чем-то оживленно беседовали. Павел Романович, кажется, даже не обратил внимания на возвращение Суханова. Журковский вернулся к Островской и возобновил прерванный разговор — судя по обрывкам фраз, они обсуждали тезисы предвыборной программы Греча. Рядом сидела Галя, изредка вставляя какие-то замечания. Мендельштейн, стоявший у окна со стаканом пива в руке, вообще не обращал ни на кого внимания. Суханов с удивлением заметил, что в квартире находится еще и Радужный — проректор Института, человек, которого Андрей Ильич никогда особо не любил, да и Журковский, судя по всему, тоже.

«Этот-то каким образом здесь очутился? Интересное кино…»

Проректор сидел в глубоком кресле и смотрел на экран телевизора, где выплясывали «суперзвезды» отечественной эстрады. Суханов не разбирался в современной музыке, вернее, в том, что считалось теперь музыкой. Хотя его новое дело, а именно приобретение телевизионного канала, локального, со слабым передатчиком, но все же охватывающего своим вещанием город и часть области, вынуждало Андрея Ильича время от времени общаться с продюсерами, как раз и занимающимися раскруткой этих самых «звезд».

— Благотворительный марафон, — сказал Суханов, посмотрев на Люсина. Антон Боков делает.

— А-а, ну да… Конечно. Меня тоже звал.

— И что?

— Да я послал его. Нашел дурачка! Хватит с меня благотворительности. Всю жизнь одна благотворительность. На десять концертов — шесть, видите ли, в пользу бедных.

— И что же? Ты забил на благотворительность окончательно?

Суханов усмехнулся. Он был рад, что на него не набросились с расспросами о ночном инциденте.

— Нет, Андрюша. Конечно, нет. Просто, знаешь, надоело — и не мне одному отдавать деньги неведомо кому. На новые «мерсы», видишь ли. Что я, ребенок? Не знаю, что ли, куда эти благотворительные денежки текут? Я пашу, пашу, как конь, извини, а они себе в карман мои гонорары кладут…

— Боков, думаешь, такой же?

— А что, нет? Ты можешь доказать, что этот марафон действительно честный? Действительно такой белый и пушистый? Чего это вдруг? Все воруют, а Боков ни с того ни с сего возьмет и денежки отдаст… Сиротам. Или кому там?

— Нет, не сиротам. Вообще-то это не для денег делалось…

— Ага. А для чего? Для чего, если не для денег? У них все и всегда делается ради денег. Или я не прав? Ты бизнесмен, ты мне скажи — ты сам что-нибудь делаешь такое… ну, не для того, чтобы умножить свое состояние? Я утрирую, конечно, но по сути, по сути? А? Суханов? Что я, тебя плохо знаю, что ли? Ты мужик отличный, настоящий, тебе верить можно…

Люсин, как понял сейчас Андрей Ильич, был примерно в таком же состоянии, в каком пребывал хозяин квартиры. Что, в общем-то, было нормальным для окончания новогодней ночи. И то сказать — здоровые мужики, собрались, выпили, поговорили…

— Давай-ка выпьем, Слава, — сказал Андрей Ильич. — Тяжелая ночь у меня была. Устал. Рассуждать сейчас про деньги, знаешь ли, просто тошно. Пустые это разговоры.

— И то верно, — быстро согласился Люсин. — Только ты послушай, о чем там Крюков вещает. Целую лекцию задвинул. Я от них сбежал, не могу больше о высоких материях…

— И я не могу, — кивнул Суханов. — Что о них болтать-то, о высоких… Нам бы с низкими разобраться.

Греч хлопнул Крюкова по плечу, встал и подошел к столу.

— Знаете, господа хорошие, — сказал он, оглядывая всех присутствующих, верно говорят: нет худа без добра.

— Это ты в каком смысле? — спросила его жена.

— В том смысле, что мы собрались все вместе, — сказал Греч. — В том смысле, что кроме работы есть еще… есть еще мы сами. Такие, какие есть — все разные, но все… как бы это сказать… все из одного теста. В том смысле, что все мы прошли долгий путь и остались людьми. Смею надеяться, — поправил он себя. — Смею надеяться, что это так. Кроме работы, кроме всей этой суеты есть еще люди… Просто люди, которые сейчас находятся здесь. Есть ты, Толя… Греч посмотрел на Журковского. — Ты, Андрей… Есть все мы. Я буду банален, но иначе не скажешь — история, по крайней мере, наша, а нам ведь столько уже пришлось пережить, история эта говорит о том, что пока мы вместе, нас не удастся отодвинуть. Не удастся сломать. Никому. Примеры и попытки уже были, вы все их знаете и помните. И что же? Банально, я повторяю, банально все это звучит, но тем не менее истинная правда — в трудную минуту мы всегда приходим друг другу на помощь. И это не достоинство наше, это, как я думаю, образ жизни, способ существования. За вас, друзья мои!

Суханов с трудом сдержался, чтобы не прервать эту речь, показавшуюся ему совершенно неуместной, излишне театральной и искусственной.

Греч поднял бокал, и к нему потянулись чокаться — Журковский, Наталья Георгиевна, Галина, Мендельштейн, проректор Радужный, даже Крюков завозился в своем углу, встал, пошатнулся и приблизился к столу, держа рюмку в вытянутой руке.

Встали и Люсин с Сухановым.

— Ты что такой мрачный? — спросил Греч, после того как бокалы и рюмки снова оказались на скатерти.

— Да так… Устал.

— Что-нибудь удалось выяснить?