А значит, если додумать этот силлогизм до логического конца, можно сказать, что, допустим, террор Грозного (как, впрочем, и Сталина) был лищь мучительной, горячечной реакцией отторжения несовместимых с русской органикой элементов европейского устройства. Всех тех, что по неразумию или по злой воле пытались привить России ее самозванные реформаторы, начиная с Ивана III. Бывает в конце концов, что живой организм гибнет после пересадки чуждых ему органов или тканей. Сказал же нечто очень похожее по поводу гражданской войны XX века Н.А. Бердяев. Природные русские, полагал он, в смертельно опасном для страны катаклизме изгоняли в этой войне из тела России чуждую и искусственно навязанную ей Европу.
Вначале была Европа
Я уверен, однако, что ничего подобного не пришло бы в голову такому серьезному мыслителю, как Бердяев, имей он хоть малейшее представление о досамодержавном столетии. Просто потому, что немыслимо ведь, право, даже представить себе более природных русских, чем, скажем, великий князь Иван или монах Патрикеев, окольничий Адашев, боярин Салтыков или протопоп Сильвестр. Страшно далеки были они от Европы. И в то же время все, совершенное ими, было, как мы видели, пронизано самым что ни на есть европейским духом. Более того, как мы опять-таки видели, в некоторых отношениях они Европу даже опередили. Это-то как объяснить?
Просто для Бердяева (как и для всей мировой историографии) европейская история России начиналась с Петра. Иначе говоря, с середины. Действительное её начало эксперты отдали мифотвор- цам без боя. Отсюда и «христианизированное татарское царство», и «наследница империи Чингизхана», и прочий, как теперь уже с чистой совестью может сказать читатель, евразийский вздор, с которым повстречались мы в зачине этой книги.
Не ведали, даже не заподозрили все эти авторы, что как раз в начале, т.е. в первой половине XVI века, когда закладывались основы политической истории всех молодых европейских государств, Москва была одним из них. Именно эти десятилетия были тем гнездом, откуда вылетели все европейские орлы. И все европейские ястребы. Именнотогда вышла на простор мировой политики и юная московская держава.
Завоевав в середине века поволжские царства, в ореоле быстрой и основательной победы, вооруженная каспийскими шелками и уральской пушниной, что были не дешевле индийских сокровищ, стремительно богатея и освобождаясь от наследия ига, вступала она в европейскую семью, претендуя в ней на первые роли.
Мы видели, каким восприимчивым и динамичным было тогда московское общество, как смело бралось оно за решение проблем, которые людям со средневековым мышлением должны были казаться не менее головокружительными, чем нам контакты с инопланетянами. Российский интеллект имел тогда дело с той же реальностью, что и европейский, и следовал, как мог убедиться читатель, той же логике. Почему же должен был получиться иной результат? Закон всемирного тяготения мог быть сформулирован в любой точке земного пространства, но работает он и в любой другой его точке. И тем не менее...
И тем не менее мутации, оказывается, случаются не только в биологии, но и в истории. Неспособность реформаторов 1550-х расколоть могущественный военно-церковный альянс, усугубленный внушаемостью и склонностью к паранойе верховного арбитра, царя, резко, до неузнаваемости изменила всю траекторию развития страны — на столетия вперед. Несмотря даже на то, что результат этой роковой ошибки сказался практически немедленно. И уже четверть века спустя, увязнув в бесконечной и бесплодной войне, растеряв весь свой блеск и обаяние, не в силах больше оградить собственную столицу от дерзкого крымчака, сжегшего Москву на глазах у изумленной Европы, Россия отброшена в разряд держав третьестепенных, во тьму евразийского «небытия».
Татары, как мы видели, собираются завоевать ее снова, и сбежавший из Москвы опричник посылает германскому императору меморандум о том, как опередить Орду, завоевав Москву раньше. Насторожились стервятники, почуяв трупный запах.
А запах этот шел от Москвы, вчера еще могущественной, а теперь корчившейся и погибавшей под руками Грозного царя. Самодержавная грёза о «першем государствовании», грёза, для осуществления которой понадобилось снести на Москве все думающие головы, привела — в полном согласии с безумной логикой самодержавия — к результату противоположного свойства: страна разваливалась, отданная на произвол всех смут Смутного времени.
Даже иностранному наблюдателю, посетившему Россию четыре года спустя после смерти Грозного (царь умер в марте 1584-го), очевидно было: ожидает ее что-то страшное. Вот удивительное пророчество Джиля Флетчера: «И эта порочная политика и тираническая практика (хотя сейчас она и прекращена) так взволновала страну, так наполнила ее чувством смертельной ненависти, что она не успокоится (как это кажется теперь), покуда не вспыхнет пламенем гражданской войны».69 Так начиналась история самодержавной, имперской, крепостнической России.