Россия и Европа. 1462-1921. В 3-х книгах

Ситуация, согласитесь, пиковая. Понятно, почему Аврех начинает с признания, немыслимого в устах представителя «истинной науки»: «Абсолютизм тема не только важная, но и коварная... Чем больше ус­пехи в её конкретно-исторической разработке, тем запутаннее и ту­манней становится ее сущность».12

В поисках замены

Глава пятая Крепостная историография

Конечно же, попыток найти сколько-ни­будь приличную замену этому ускользающему из рук «равновесию» было в советской историографии не перечесть. Чем плохо, напри­мер, равновесие между «самой реакционной стратой боярства» и «прогрессивными», даром что крепостники, помещиками? Но если даже забыть на минуту, что были на самом деле тогдашние помещи­ки лишь своего рода средневековым «новым классом» (по термино­логии Милована Джиласа), янычарами феодальной реакции, все равно ведь, ядовито замечает Аврех, «нетрудно видеть, что это пол­ная капитуляция. Спасается, собственно, уже не существо дела, а слово. Ведь вся суть высказываний Маркса и Энгельса сводится к мысли, что абсолютизм есть продукт равновесия сил принципиаль­но разных класов, носителей различных способов производства, ре­зультат буржуазного развития страны».13

Еще более экстравагантной выглядела попытка усмотреть это окаянное равновесие в отношениях между дворянством и крестьян­ством. Ну, ровня ли на самом деле растоптанное, политически несу­ществующее, «мертвое в законе» крестьянство мощному и способ­ному влиять на государственную власть классу крепостников? Но за-

Тамже, с. 85. Там же, с. 82. Там же, с. 87.

чем было думать о каких-то там жизненных реалиях, когда само про­силось в руки прелестное «высказывание» Ленина: «Классовая борьба, борьба эксплуатируемой части народа против эксплуататор­ской, лежит в основе политических преобразований и в конечном счете решает судьбутаких преобразований».14 Смотрите, как заме­чательно сходится этот трудный пасьянс у Б.В. Поршнева: «Угроза крестьянских восстаний потребовала централизации политической власти, и она же, нарастая, заставляла централизацию все больше усиливаться и дойти, наконец, до стадии абсолютизма».15

Допустим. Но почему, собственно, борьба между эксплуатируе­мыми и эксплуататорами непременно должна была вести именно к абсолютизму? Ведь таким образом та самая разница между евро­пейским абсолютизмом и азиатским деспотизмом, из-за которой и ломались в дискуссии копья, исчезала безнадежно.

Понятно теперь, почему еще один участник дискуссии А.Н. Чис- тозвонов неожиданно признался: «тщательный анализ высказыва­ний основателей марксизма-ленинизма свидетельствует, что эти сложные феномены просто не могут быть втиснуты в предлагаемые модели».16 Понятно также, почему Аврех, наскоро разделавшись с обеими искусственными альтернативами энгельсовскому равно­весию, решается на шаг в «истинной науке» почти беспрецедент­ный. Он предлагает собственное определение абсолютизма.

Глава пятая Крепостная историография

Авреха

Нечего и говорить, что автор маскирует свою отвагу батареей ленинских «высказываний». И что даже после мощ­ной цитатной артподготовки пытается он представить свое опреде-

В.И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 9, с. 333-334.

Б.В. Поршнев. Феодализм и народные массы, М.р 1964, с. 354.

Определение

АН. Чистозвонов. Некоторые аспекты проблемы генезиса абсолютизма, Вопросы ис­тории, 1968, № 5, с. 49.

ление всего лишь логическим продолжением этих «высказываний»: «Нам кажется, именно эта мысль заключается в приведенных словах В.И. Ленина, только выражена она в косвенной форме». Мы пред­чувствуем, конечно, и Аврех наверняка предчувствовал, что таких опытных инквизиторов, как С.Н. Покровский или А.Н. Сахаров (тот самый нынешний главный редактор евразийского Тома VII! и,следо­вательно — такова ирония истории, — яростный ревизионист марк­сизма-ленинизма) на мякине не проведешь. Но, как говорится, на­звался груздем, полезай в кузов. И вот результат: «Абсолютизм — это такая феодальная монархия, которой присуща в силу ее внутренней природы способность эволюционировать и превращаться в буржу­азную монархию».17

А дальше Авреха понесло: «Какие основные черты отделяют аб­солютистское государство от, скажем, феодального государства мо­сковских царей? Главное отличие состоит в том, что оно перестает быть деспотией, вернее только деспотией. Под последней мы разу­меем форму неограниченной самодержавной власти, когда воля де­спота является единственным законом, режим личного произвола, не считающийся с законностью и законами обычными или фиксиро­ванными. Абсолютизм сознательно выступает против такого порядка вещей».18