Россия и Европа. Т.2

ет, однако, недооценивать «восстановителей баланса». В рукаве у них есть еще главный козырь. Расцвет русской литературы и мысли в 1830-1840-е они тоже ведь ставят в заслугу Николаю. И тут дело куда сложнее, нежели с «недостройками». Ведь и вправду золотой век русской культуры пришелся на его царство­вание. Именно тогда жили и работали в литературе такие гиганты,

¹⁰⁹

М.П. Погодин. Цит. соч., с. 316.

как Пушкин, Тютчев, Гоголь, Лермонтов, Боратынский, Чаадаев, Бе­линский, Герцен. Уже поэтому заслуживает их аргумент серьезного обсуждения.

Это правда, что Герцен отзывался о николаевской эпохе бес­пощадно:

«На поверхности официальной России, на фронтоне империи, красова­лись лишь гибель, ярая реакция, бесчеловечные преследования и удво­енный деспотизм... Расцвет русской аристократии кончился. Всё, что было в её недрах благородного и смелого, находилось в рудниках Сибири. То, что осталось или удержалось в милости властелина, упа­ло до степени подлости и рабского повиновения»}¹⁰ Допустим, хотя сам уже факт, что были в окружении Николая и та­кой «декабрист без декабря», как Киселев, и такой смельчак, как Кутузов, заставляет усомниться в универсальности герценовской формулы. Тем более, что даже независимо от этого сам же Герцен предложил нам и другую формулу: «Время наружного рабства и внутреннего освобождения».¹¹¹

Несомненно, что корни этого «внутреннего освобождения» уходят в либеральные александровские времена, когда «свободное выраже­ние мыслей — по свидетельству декабриста Якушкина — было принад­лежностью не только всякого порядочного человека, но и всякого, кто хотел казаться порядочным человеком»¹¹² Более того, было это «внут­реннее освобождение» своего рода увенчанием всего екатерининско­го периода русской истории, естественно приведшего ктем двум-трем «непоротым поколениям», которых, по слову Н.Я. Эйдельмана, оказа­лось достаточно, чтобы возникли в России декабристы и Пушкин.¹¹³

Прав, стало быть, С.М. Соловьев, утверждавший, что «начиная с Петра и до Николая просвещение всегда было целью правительст­ва»¹¹⁴ Прав и Пушкин, заметивший, что правительство было тогда единственным европейцем в России. Вспомним хоть, что еще в Ма-

М.О. Гершензон.

Цит. соч., с. 5. Там же.

ИР, вып. 5, с. 386.

«В борьбе за власть. Страницы политической истории XVII! века». М., 1988, с. 297. С.М. Соловьев. Мои записки для детей моих, а может быть, и для других, Спб., 1914, с. 118.

нифесте 18 апреля 1762 года «о пожаловании всему российскому благородному дворянству вольности и свободы» предписано было людей, ничему не обучавшихся, трактовать «яко нерадивых о добре общем, презирать и уничтожать, ко двору не принимать и в публич­ных собраниях не терпеть».

Известно, как гордилась Екатерина тем, что её «Наказ» был за­прещен в дореволюционной Франции, что в России переводятся книги, изъятые парижской цензурой. И даже тем, что «кто дал, как не я, французам почувствовать права человека?» Естественно, что эта традиция «внутреннего освобождения» продолжалась и при Александре, несмотря даже на антифранцузскую кампанию. И в это, самое, казалось бы, неподходящее время издавалась в Петербурге по инициативе правительства вполне крамольная «Библиотека об­щественного деятеля» (de I'homme publique) Кондорсе.