Россия и Европа. Т.2

И никому из этих исследователей не пришла в голову элементар­ная мысль об идейном наследстве, которое оставило николаевское царствование — не только в умах и душах современников, но и в самой структуре мировосприятия последующих поколений, в их «моральном строе», как сказал бы П.Я. Чаадаев. Все они, например, прошли мимо невинной на первый взгляд, но зловещей, если посмотреть на неё из будущего, записи в дневнике А.В. Никитенко от 26 апреля 1828 года, что предстоит отныне России «борьба кровавая за первое место в ряду царств вселенной».¹⁹ Никто из «восстановителей баланса» не задумал­ся над тем, почему не могла появиться такая странная запись ни при Екатерине, ни при Александре, а вот при Николае вдруг появилась. Не задумались, другими словами, почему первая искра сверхдержавного превосходства России оказалась зароненной в сознание очень уме­ренного консерватора уже в самом начале именно этого царствова­ния. И тем более о том, какое пламя должно было из неё возгореться.Не обратили они внимания также и на серию удивительных про­зрений, замечательных интуиций, словно нечаянно прорвавшихся у современников и историков николаевской эпохи. Я знаю, по крайней мере, о трех таких пронзительных интуициях. Две из них читателю уже знакомы. Разве не сказал М.П. Погодин о николаев­ской системе еще в самом разгаре Крымской войны, что «рабы сла­вят её порядок, но такой порядок поведет [страну] не к счастью, не к славе, но в пропасть»?²⁰ В середине XIX века можно было, навер­ное, отнести это зловещее пророчество к предстоявшей тогда Рос­сии капиту/ущии, хотя и в ту пору выражение «поведет страну в про­пасть» должно было выглядеть по меньшей мере странно.

Но вот в начале XX века — за три года до мировой войны и за шесть до падения монархии — М.О. Гершензон заметил о николаев­ской эпохе, что «никогда русское общество не переживало такого крутого умственного перелома, как в ту эпоху... Николай и в духов­ной жизни, как и в материальной, тяжко изувечил русскую жизнь. Он надолго определил ненормальность [её развития]».²¹ И опять ос­талось — до сих пор остается — темным это странное замечание.

AS.

Никитенко. Дневник в трех томах, М., 1965, т. 1, с. 77 (выделено мною. — А.Я.)

М.П. Погодин. Историко-политические письма и записки, М., 1974. с. 259.

М.О. Гершензон. Эпоха Николая I, М., 1911, сс. з, 9 (выделено мною. — А.Я.)

Прошло много лет и в конце 1960-х известный американский исто­рик Н.В. Рязановский, на которого Брюс Линкольн, кстати, ссылался как на своего ментора, размышлял о чем-то, что должно было пока­заться совершенно загадочным любому «восстановителю баланса».

«Александр II проводил реформы, — писал Рязановский, — Александр III

апеллировал к национальным чувствам... при Николае II страна об­рела даже шаткий конституционный механизм. Но все эти начина­ния остались каким-то образом неуверенными, неполными. И в конце концов в пожаре 2927 года обрушился все тот же архаический ста­рый режим (antiquated ancien regime), установленный Николаем I. В известном смысле этот жесткий самодержец преуспел больше, чем мог вообразить».[27]К сожалению, словно устрашившись собственной интуиции, исто­рик поставил на этом точку. Мы так и не услышим от Рязановского ответа на решающий вопрос, каким же все-таки образом — несмот­ря на драматические изменения, пережитые Россией после Нико­лая, несмотря на Великую реформу Александра II и контрреформу Александра III, несмотря даже на конституцию и Государственную думу — режим, окончательно, казалось бы, похороненный в февра­ле 1917 года, остался всё тем же архаическим старым режимом Ни­колая I. Но не об этой ли «пропасти» пророчествовал еще за полве­ка до того Погодин? И не была ли она результатом той самой «не­нормальности», которую сообщило, согласно Гершензону, николаевское царствование русской жизни?

Глава шестая

Рождение наполеоновского комплекса

критерия Как бы то ни было, имен­но эти, пусть так никогда и не объясненные

их авторами прозрения моих предшественников, и дали мне осно­вание сделать в вводной главе самую, пожалуй, обязывающую заяв­ку на прорыв в историографии послепетровского периода русской истории. Как помнит читатель, утверждал я там, что царствование Николая словно разрубило этот период на две не только разные,