Россия и Европа. Т.2

Естественно, что Н.А. Нарочницкая тоже исходит из формулы Маркса, хотя и ненавидит его люто, до потери здравого смысла. Су­дите сами. «В жизни Маркса все фальшиво: 30 лет подстрекательст­ва из читальни Британского музея, удобная жизнь за счет Энгельса, расчетливая женитьба на аристократке, богатые похорпоны с над­гробными речами; типичный мещанин, завистливо воюющий про­тив „буржуазии"».¹⁸

Такая склочная характеристика одного из крупнейших все-таки европейских мыслителей говорит, конечно, больше о Нарочниц­кой, чем о Марксе: уж слишком она напоминает о крыловских сло­не и моське. Но я-то стараюсь убедить читателя совсем в другом. В том, что решающую роль в конкуренции идей в авторитарных го­сударствах играют лидеры и элиты, а вовсе не массы. К массам «спускаются» лишь те идеи, что победили своих соперниц в созна­нии злит. Грамши, как помнит читатель, называл их «гегемонами», другие авторы «национальными мифами», в России прижилось на­звание «Национальная идея».

Принцип

Ламздорфа

И поэтому утверждаю я здесь лишь, что, добившись однажды ста­туса «гегемона», такая национальная идея продолжает работать в ис­тории страны, как видели мы хоть на примере доктрины Брежнева, на протяжении десятилетий, порою столетий. И не только, конечно, в России. Наполеоновский комплекс — один пример такой автоном­ной работы «идеи-гегемона», исламский (и православный) фунда­ментализм — другой. В интересующий же нас период — в постникола­евской России — функционировала в этом качестве идея славянского «дополнения» империи как обязательного условия её мирового ве­личия (или попросту Славянская идея). Так случилось, что именно зта идея оказалась как оптимальной формой её наполеоновского ком­плекса в 1850-е, так и главным последствием николаевского царство­вания, его идейным, если угодно, завещанием России.

Глава седьмая Национальная идея

Это станет совершенно оче­видно, если мы начнем с конца. Накануне миро­вой войны, которой суждено было похоронить российскую монар­хию, Славянская идея умирала, казалось, своей смертью. Нет слов, Чаадаев ошибся, полагая в 1854 году, что недалеко то время, когда в России снова научатся «любить отечество по примеру Петра Вели­кого, Екатерины и Александра».[30] Но ошибся и Погодин. Два поколе­ния спустя мало кто в России верил, что «союзники наши в Европе,и единственные, и надежные, и могущественные, — славяне».²⁰

Ос­вобожденные из турецкого плена славянские народы «не прояви­ли, — говоря словами Бисмарка, — никакой склонности принять ца­ря в качестве преемника султана».²¹

Первой отвернулась от России Сербия, заключив в 1881 году 15-летнее военное соглашение с Австро-Венгрией, которая, как мы помним, была для Погодина «бельмом на нашем глазу»²² За Серби­ей потянулась Болгария, избрав на престол вовсе не русского вели­кого князя, как мечтал Погодин, а германского принца (более того, болгарская делегация объехала в середине 1880-х все европейские столицы в поисках поддержки своей независимости именно от Рос­сии). «Измена Болгарии» стала в те годы почти идиомой в словаре русских националистов. Короче говоря, как подводил итоги этого первого этапа реализации «Славянской идеи» замечательный со­временный исследователь российско-балканских отношений С.А. Романенко, «на период 1880-1890-х приходится падение до низшей точки отношений России с двумя славянскими православ­ными государствами, которые только что благодаря ей обрели сво­боду... В результате Россия практически лишилась плодов своих по­бед, а Австро-Венгрия, ставшая её главным соперником в Юго-Вос­точной Европе, стала покровительницей и Сербии и Болгарии».²³

Вот вам и «союзники единственные, надежные...»

Казалось бы, более убедительный провал Славянской идеи не­мыслимо себе и представить. Странным образом, однако, она про­должала жить — вопреки реальности. Отношения с Сербией изме­нились лишь в начале XX века, когда в результате государственного переворота в Белграде 28-29 мая 1903 года были убиты король Александр Обренович и королева Драга. С Болгарией отношения так и не поправились, и она вступила в мировую войну на стороне Австро-Венгрии.

Новый сербский король Петр Карагеоргиевич пришел к власти, однако, с собственной национальной идеей. И состояла она вовсе

М.П. Погодин.

Историко-политические письма и записки, М., 1874, с. 259.

О. Бисмарк. Воспоминания, М.-Минск, 2001, с. 293.

М.П. Погодин. Цит. соч., с. 117.

СЛ. Романенко. Югославия, Россия и «славянская идея», М., 2002, с. 35.