Россия и Европа. Т.2

и дело, что вовсе не о текущей политике говорил Пыпин, но о войне идей, которая в стране с двойственной политической традицией, как Россия, решает судьбу той самой культуры, на защиту которой так беззаветно бросился Лотман.

Допустим, на перекрестке середины XVI века победили и стали на много поколений руководящими идеи Ивана Грозного. В резуль­тате Россия, по словам Ключевского, «в XVII веке оказалась более отсталой от Запада, чем была в начале XVI»⁸⁷ Причем, отсталой не только технологически, но и культурно. Место Ньютона занял в ней Кузьма Индикоплов.

А победи на очередном перекрестке в середине XIX века идеи Карамзина, не состоялась бы в России Великая реформа 1861 го­да — и не было бы ни освобождения крестьян, ни суда присяжных, ни либеральных земств. И кто знает, состоялись ли бы Лобачевский или Чехов. Эту решающую роль войны идей в судьбах русской куль­туры понимал Пыпин. Лотман её, к сожалению, не увидел. И поэтому оказалось ему нечего возразить Пыпину по существу дела. Един­ственное, что оставалось самому, пожалуй, выдающемуся культуро­логу советской эпохи, — отыскать в броне оппонента хоть какую-ни­будь фактическую ошибку.

Вот, однако, полный текст крамольного высказывания, на кото­рое обрушился Лотман. «Есть немалые основания думать, что идеи Карамзина, воплотившиеся в Записке,

имели практическое влияние на идеи наступившего [т.е. николаевского] царствования. Когда рус­ская общественная мысль в начале нового царствования пережива­ла трагический кризис, Карамзин со всей нетерпимостью и ожесто­чением, какие производила его система, внушал свои идеи людям нового периода. Этими советами и внушениями наносил он свою до­лю зла начинавшемуся нравственному пробуждению общества, он рекомендовал программу застоя и реакции»⁸⁸

Выделенная жирным шрифтом полуфраза и впрямь выглядит ошибкой. Уже в первые недели николаевского царствования Ка­рамзин был смертельно болен и, естественно, едва ли мог персо­нально внушать свои идеи «людям нового периода». Я не говорю

В.О. Ключевский. Сочинения, М., 1957, т. 3, с. 259.

А.Н. Пыпин.

Общественное движение..., с. 254 (выделено мною. — А.Я.)

Александр Николаевич I Пыпин\

уже о том, что Записка стала доступна публике лишь после 1836 года (её нашли в архиве покойного Аракчеева).

Но ведь смысл высказывания Пыпина вовсе не в персональных «внушениях», он в «практическом влиянии [идей Карамзина] на идеи наступившего царствования». А идей-то своих Карамзин нисколько, как мы видели, при жизни не скрывал — ни от Николая, ни от «передовых ли­тераторов». Ну, вотуж совсем не Пыпин, а известный историк А.А. Кор­нилов пишет, причем, полвека спустя после Пыпина, что «Николай ста­рался осуществить... ту самую систему, которую русским государям ре­комендовал... Карамзин, лично наставлявший императора в 1825 г».⁸⁹

Более того, Корнилов подчеркивает: «доверие к государственной мудрости Карамзина было в Николае Павловиче так сильно, что он со-

⁸⁹ А.А. Корнилов. Курс русской истории XIX века, М., 1993. с. 193- бирался, по-видимому, дать ему постоянный государственный пост, но умирающий историограф вместо себя рекомендовал в сотрудники Николаю более молодых своих единомышленников, давших впослед­ствии окончательную формулировку той системе Официальной На­родности, отцом которой был Карамзин».⁹⁰ Ну не сговорились же, право, Корнилов с Пыпиным. Какое еще доказательство надобно, что­бы увидеть, что Пыпин был прав и, пусть не лично, но книгами своими, но самой логикой исторической концепции, не говоря уже о влиянии его единомышленников (двое из них, в том числе граф Уваров, стали министрами николаевского правительства), Карамзин действительно «внушил свои идеи людям нового периода»?

И ровно ничего не меняет в этом решающем обстоятельстве ар­гумент Лотмана, что «Карамзин более, чем кто-нибудь другой, был человеком европейского просвещения».⁹¹ Трагично, без сомнения, что человек европейского просвещения оказался отцом Официаль­ной Народности. Но ведь факт. А больше ничего Пыпин, собственно, и не утверждал.