Россия и Европа. Т.3

Если, теоретически говоря, есть два альтернативных способа организации многоэтнической государственности, империя и феде­рация, и если декабристы, судя, по крайней мере, по проекту консти­туции Сергея Трубецкого, на который мы ссылались во второй книге трилогии, твердо стояли на стороне федерации, то архитекторы Великой реформы столь же решительно были на стороне империи. Как и николаевские чиновники, руководились они при этом вполне московитским принципом: «русский значит православный».

Глава четвертая Ошибка Герцена

Англичане никогда не пытались обратить индусов в христиан­ство, австрийцам не приходило в голову обращать сербов в католи­чество, даже турки не пробовали обратить болгар в мусульманство.

Короче, ни одной соседней империи не была свойственна такая сте­пень религиозной нетерпимости.

И нисколько не разряжало эту «мину» губернское устройство страны, как модно стало думать в Москве после эскапад Жириновского в 1990 годы. Ибо Польша оставалась Польшей, назо­ви её хоть Привисленским краем, а Литва Литвою хоть и под именем Виленской губернии. Так же, как позднее в советских республиках, формировались в окраинных губерниях этнические элиты, ждавшие своего часа, и так же зрела этническая пугачевщина. И предстояло этой, начиненной ненавистью «мине» № 3 взорвать раньше или позже русскую империю, как взорвала она все другие - в Европе и в мире. И, конечно же, как и в случае с крестьянской пугачевщи­ной, неминуемо понадобится для сохранения империи жесточайшая полицейская диктатура.

Короче говоря, не научил опыт николаевского «морового» три­дцатилетия пореформенную Россию главному: и в политическом, и в социальном отношении она продолжала противопоставлять себя человечеству, сопротивляясь духу времени ничуть не менее упорно, нежели новомосковитская «цивилизация». Ну где еще в тогдашней Европе высокомерно провозглашало себя государство самодержав­ным, да еще и открыто «сосредоточивалось» для сверхдержавного реванша? Где еще создавало оно в самый разгар освободительных реформ крестьянское гетто? Где еще собственными руками рыла себе могилу монархия? Где еще готовило на свою голову образован­ное общество дикую крестьянскую пугачевщину? Где еще демонстри­ровало оно^ундаменталистскую нетерпимость?

Невольно заставляет нас эта серия парадоксов вспомнить стран­ный, на первый взгляд, приговор С.М. Соловьева николаевскому режиму: «невежественное правительство испортило целое поколе­ние»³⁶. Мы еще услышим впоследствии аналогичные признания из уст кающихся «молодых реформаторов» 1850-х, которые, собствен­но, и были архитекторами Великой реформы. Еще скажет (в дневнике) Александр Головнин: «Мы пережили опыт последнего николаевского десятилетия, опыт, который нас психологически иска-

³⁶ Соловьев С.М.

Цит. соч. С. 123 (выделено мною - АЛ.).

лечил»³⁷. Еще напишет Д.А. Милютину в 1882 (!) году Константин Кавелин: «Куда ни оглянитесь у нас, везде тупоумие и кретинизм, глу­пейшая рутина или растление и разврат, гражданский и всякий, вас поражают со всех сторон. Из этой гнили и падали ничего не построишь»³⁸.

Право, лишь феноменальным историческим невежеством, лишь тем, что российская историография не исполнила своего долга перед обществом, можно объяснить популярность в пере­строечные времена мифа о благословенной «России, которую мы потеряли». Или сегодняшние проповеди Нарочницкой и Холмогорова. Даже беглого взгляда на реальную историю достаточ­но, чтобы убедиться: «Россия, которую мы потеряли», была не толь­ко обречена. Она обусловила жестокость той диктатуры, которая за нею последовала.

^

S I Глава четвертая

иоъяснение | Ошибка Герцена

с читателем

Разумеется, эти краткие заметки нис­колько не претендуют на решение загадки постниколаевской России. Предназначены они лишь для того, чтобы поставить эту проблему перед молодым поколением российских историков и вообще перед сегодняшними «производителями смыслов» именно как загадку. Иными словами, как нерешенную задачу. Подчеркнув, насколько важно ее решение не только для прояснения прошлого страны, до крайности замутненного сегодня политическими страстями, но и для её будущего.

Для меня же этот генезис пореформенной России важен лишь как исторический фон для рассказа о роковой ошибке Герцена. Дело втом, что задолго до «большого взрыва» 1917-го и словно предрекая его, еще в разгар Великой реформы, пришлось, как мы уже говори­ли, самому блестящему из русских либеральных мыслителей испы­тать силу одной из только что описанных «мин» на самом себе. И в

Quoted in Lincoln W. Bruce. In the Wanguardof Reform. Northern Illinois University Press.

1982. P. 85.

Вестник Европы. 1909. №1. С. 9.

этой его политической драме заложена была вся будущая трагедия постниколаевской России.