Россия и последние войны ХХ века

«Сначала в общественное сознание внедряется тезис об унижении молдавского языка, о его вытеснении на обочину жизни. Причиной всех бед объявляется русификация. Поскольку это достаточно легко опровергаемая ложь, поскольку налицо огромные тиражи книг на молдавском языке, изданных за послевоенный период, создана великолепная система образования всех ступеней, развит национальный театр, телевидение и т. д., нами был подброшен еще один важный тезис — о необходимости перевода молдавского языка на латинскую графику и, более того, объявления молдавского языка несуществующим. Подлинным языком народа объявится язык румынский.

Этот простой подлог позволит все достижения в области развития молдавской национальной культуры сделать попросту невидимыми: все, что написано не на латинице, — не в силе. Это вредно и ложно…»

Раскол нации, таким образом, стал неизбежен.

И ответ молдавской стороны на столь грубую экспансию румынизма оказался адекватным, хотя важность позиции, занятой в конфликте между Кишиневом и Тирасполем приднестровскими молдаванами, до сих пор недопонимается даже многими союзниками ПМР. Масла в огонь подлил и А.И. Солженицын, в своей примерно тогда же опубликованной работе «Как нам обустроить Россию»: не разобравшись в ситуации, он заявил, что пусть, мол, «молдаване идут в Румынию, если их туда больше тянет». Фраза эта, на все лады с восторгом повторявшаяся народофронтовцами, в Приднестровье была воспринята как удар в спину с неожиданной стороны.

Незамеченными остались и обращения Союза молдаван ПМР с просьбами о принятии республики в состав РФ. Между тем, именно благодаря позиции молдаван реакция на дискриминационный Закон о языке, принятый еще в МССР 31 августа 1989 года, приобрела характер не этнического [554], а общегражданского и общедемократического, в лучшем смысле этого опозоренного слова, движения, реализовавшего себя в провозглашении 2 сентября 1990 года своей независимой республики. Остается напомнить, что Молдавское княжество, основные государственные акты которого написаны кириллической графикой, было основано в 1359 году, тогда как государство Румыния родилось лишь в середине XIX века.

И тогда станет понятно, что подразумевал один из приднестровских гвардейцев, молдаванин, от которого на Кошницком плацдарме в 1992 году услыхала я такие слова: «Мы здесь — это все, что осталось от Молдавского княжества». Речь шла, разумеется, не о реанимации древнего государства, рухнувшего еще под напором турок, но о сохранении смягчавшего сформированный здесь историей жесткий цивилизационный стык уникального явления славянороманства, которое исторически явили собой молдавский язык и молдавская культурная традиция. О правах того самого меньшинства, которыми в иных случаях так любят заниматься международные организации. В данном же случае, однако, такие права были полностью проигнорированы, вся проблема на Западе [555]

превратно истолкована как порожденная исключительно имперскими притязаниями России на «исконно румынские земли», а присутствие ее вооруженных сил в Приднестровье, соответственно, называлось «оккупацией».

Свой голос и здесь подал Леннарт Мери, к заявлению об оккупации Россией Приднестровья присовокупивший весьма дурно пахнущие рассуждения о русских [556], а также геостратегические пожелания. Нужно, по его словам, всячески поддерживать идею создания мощного украинского государства как части Европы и в противовес России [557]

. Как видим, проблема Приднестровья рассматривается здесь исключительно под углом зрения стратегии строительства Балтийско-Черноморской дуги, отсекающей населенную некими квази-людьми Россию от Европы.

Под таким же углом зрения, «комплексно», проблема рассматривалась в Германии. Если в 1994 году Клаус Кинкель поспешил заявить, что Германия и ее партнеры по ЕС исходят из нерушимости территориальной целостности Украины в вопросе о Крыме, то всего лишь полгода спустя Хайнрих Фогель, директор Федерального института по исследованию стран Восточной Европы и международных проблем, увязал грубо извращенную проблему Приднестровья с событиями в Чечне, то есть протянул дугу до Кавказа. «Уже в 1992 году, раздраженно заметил Фогель, — следовало бы подать такие сигналы [558] ввиду военной интервенции 14-й армии на стороне русского меньшинства в Молдове, то есть на территории соседнего государства» [559]. Всего два месяца спустя из уст Фогеля, между прочим, члена правления Германо-российского форума, прозвучала еще одна не менее раздраженная декларация — более общего свойства, а потому косвенно указывающая на важность для Запада полного ухода России с берегов Днестра: «Надо теперь ответить на вопрос, до каких пор можно, пускай по понятным причинам, терпеть претензии на великодержавность, не обеспеченные ни политически, ни экономически».