Россия и русские. Книга 2

Вообще говоря, народники и марксисты были ближе друг к другу, чем можно было судить по развернувшейся полемике 1890-х годов. Именно поэтому можно, вероятно, сделать вывод, что Ленин воплощал в себе общие черты обеих революционных традиций. Кардинальным моментом здесь является тот факт, что все элементы ленинского миро-воззрения были так или иначе подчинены апокалиптическому видению титанической революционной борьбы, в ходе которой старый мир должен быть разрушен до основания, а на его месте создано совершенно новое и всецело гармоничное общество. И в этом обществе все люди получат возможность реализовать свой потенциал, потому что, как отмечал Маркс, «от каждого будет востребовано по способности и каждому будет дано по потребности».

Эмоциональная окраска такого видения революции уходит своими корнями через Бакунина к старообрядцам, а от них — к священникам Московии XVI — XVII вв., разрывавшимся между пророчествами о конце света и хвалебными песнями стране, которую они считали универсальным христианским царством, предназначенным осуществить промысел Божий для всего человечества. И все же, если Ленин и был провидцем, то одновременно он, безусловно, был весьма прагматичным политиком, а сочетание этих двух качеств было его огромным преимуществом. Его напряженная озабоченность практическими вопросами вплоть до мельчайших деталей, несокрушимая сила воли, подавлявшая противников, и его способность убеждать людей в своей непререкаемой правоте — все это напоминает Петра Великого и наиболее активных государственных чиновников XVIII и XIX вв.^{100}

.

Провидческую сторону личности Ленина всегда легко было не заметить, поскольку подавляющее большинство его письменных сочинений так или иначе посвящено тактике революционной борьбы. Но был в это время один короткий момент, когда он счел нужным не скрывать свои мечты относительно будущего России. Это произошло в 1917 г., когда революция только началась и перед страной открылись новые перспективы, но большевики еще не пришли к власти, а сам Ленин еще не был всецело поглощен ежедневными проблемами государственного управления. Именно тогда он написал книгу «Государство и революция», в которой отбросил прежнюю приверженность революционной тактике и впервые изложил свои взгляды на жизнь в будущем социалистическом обществе, в котором государство будет «постепенно отмирать» в силу того непреложного факта, что исчезнет эксплуатация человека человеком, а его оставшиеся простейшие операции регистрации, записи, проверки... станут вполне доступны всем грамотным людям»^{101}

.

Многие исследователи и комментаторы восприняли «Государство и революцию» в качестве аномалии в сочинениях автора. Адам Улам, например, заявил по этому поводу, что «ни одна работа не может быть более несоответствующей политической философии этого автора»^{102}

.

На самом деле, однако, именно тотальная природа его видения будущего оправдывала ту исчерпывающую дотошность, с которой Ленин неустанно преодолевал все возникавшие на его пути препятствия, неуклонно продвигался к окончательному претворению в жизнь этого видения, и именно поэтому уделял такое большое внимание тактике революционной борьбы. Бесконечная желаемость цели легитимизировала самые беспощадные средства. Только тотальность его конечной мечты позволяет объяснить, казалось бы, необъяснимые противоречия в политическом характере Ленина. Его безграничная уверенность в том, что он обладает научным, а посему совершенно неопровержимым знанием законов общественного развития, удивительным образом сочеталась с постоянным страхом, что может быть упущена та или иная реальная возможность для революции и все дело может закончиться крахом. Более того, его абсолютная уверенность в моральной правоте своего дела сопровождалась столь же абсолютным презрением ко всем моральным нормам. Наконец, его уверенность в безграничном политическом творчестве народных масс сочеталась с крайним недоверием к народу, который может быть отвлечен от своей исторической задачи повседневными нуждами и потребностями, а то и вообще уведен в сторону от революционной борьбы изощренной буржуазной пропагандой^{103}.