Россия и русские в мировой истории.

Высокие идеалы и пафос, героика европейской культуры были заданы христианским духом, выкованным в I тысячелетие христианства, презрительно называемого теперь Dark Age. На рубеже XIX века вопрос <быть или не быть> стоит уже перед Европой, ибо сегодня <средний американец>, претендующий устами его лидеров предложить общечеловеческую <постхристианскую> цивилизацию, превращается в орудие гибели некогда великой европейской культуры. Этот удел <демократических наций>, путь к рационализированной внешней свободе и духовной одномерности предсказал не кто иной, как А. де Токвиль. Нет ничего парадоксального в том, что одновременно он признал завидную рациональность, с которой американские законы и <демократия> обслуживают потребности американской нации. Из книги очевидно, что Токвиль оценивает эти потребности и идеалы как целиком третьесословные, своей приземленностыо вызывающие у него исключительно скепсис к духовному горизонту <демократических народов>. Он подметил, что эти третьесословные идеалы, в традиционном европейском обществе уравновешенные фундаменталистскими народными устоями и более высокими стремлениями аристократии, были искусственно отделены и, перенесенные в Америку, конституированы на чистой доске. Отмечая, что современные ему американцы твердят те же слова, что и переселенцы, и, в отличие от Европы, не испытывают воздействия альтернативных мировоззрений и глубоких мыслей, Токвиль признает, что цивилизация Нового Света выращена, выражаясь языком XXI века, из клона самой приземленной составляющей христианской культуры. Позитивность его оценок основана на грустной констатации, что будущее неизбежно

77

окажется во власти именно <средних классов>, для которых демократия подходит.

Он же предсказал, что <демократия> породит <индивидуализм> и атомизацию общества. В отличие от <эгоизма, древнего как мир порока> отдельных людей, индивидуализм побуждает <изолироваться от ближнего> и на фоне прокламаций о счастии всего человечества <перестать тревожиться об обществе в целом>. Эгалитаризм породит в будущем <неисчислимые толпы равных и похожих друг на друга людей, которые тратят свою жизнь в неустанных поисках маленьких и пошлых радостей>. Над всеми этими толпами возвышается гигантская охранительная власть, обеспечивающая всех удовольствиями и следящая за судьбой каждого в толпе>, эта власть стремится к тому, чтобы <сохранить людей в их младенческом состоянии>. Она охотно работает для общего блага, но при этом желает быть единственным уполномоченным и арбитром. <Отчего бы ей совсем не лишить их беспокойной необходимости мыслить и жить на этом свете>?96 Чем не пророчество смерти культуры и духовного тоталитаризма? Де Токвиль здесь предвосхищает не только Шпенглера, но и О. Хаксли.

Вытеснение <романо-германского> духа происходит не только в области культуры, но заметно в философии государства и права. В развитии позитивного права и правового государства в XX веке и особенно в правосознании явно доминирует так называемое англосаксонское право, которое концептуально зиждется на постулате <Все, что не запрещено, – дозволено>. В такой концепции право и закон максимально отделены от нравственной оценки, так как представление о тождестве греха и преступления в качестве основы, свойственное в свое время католической этике, исчезает. Источником нравственности и морали становятся не представления о добре и зле, а сами правовые нормы, законы, право, постоянно меняющиеся и отражающие лишь компромисс с обстоятельствами.

Источником абсолютных критериев нравственности всегда являлась религиозная санкция, вытекающая из истинного или воображаемого откровения, а культуру рождают только высокие табу, налагаемые не законом, но религиозной санкцией. Европейский либерализм XIX века требовал освобождения от абсолютных критериев, от необходимости соотносить позитивное право с канонами. Кавур, выдающийся деятель Пьемонта, кумир и гений итальянских либералов, провозгласил: La loi est athee (<закон атеистичен>). Дилемма этического сопоставления преступления закона и греха перед Богом, соответствия закона канону перестала волновать Запад в эпоху <прогресса>, хотя волновала уже древних греков (Антигона). Такая концепция определяет лишь запретное, не указывая на нравственно должное. Налицо явная реплика <правового государства> из Ветхого

"Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1992, с. 497.

78

Завета, Моисеева Закона и отступление от Нового Завета с его заданной нравственной вершиной. В апостасийном мире исчезает понятие неблагородного поступка, нарушающего канон, – указание о соотношении поступка к добру и злу, оставляя место лишь <некорректному> поведению, нарушающему закон – определенные правила. Проблема эта со всей глубиной и одновременно с блеском и простотой поставлена в выдающемся <Слове о Законе и Благодати> киевского митрополита Илариона в 1049 году:

И уже не теснится человечество в Законе,

а в Благодати свободно ходит,

ибо иудеи тенью и Законом утверждали себя,

а не спасались, христиане же истиной и Благодатью не утверждают себя,