Россия и русские в мировой истории.

105 Bowers C.G. Beveridge and the Progressive Era. N.-Y. 1932, p. 121; Tuveson E.L. Redeemer Nation. The Idea of America's Millenial Role. Chicago, 1980.

106 Schmitt С. Grossraum gegen Universalismus. In Position und Begriffe. Im Kampf mit Weimar-Genf-Versailles. 1923-1939, s. 295-303; его же: Политическая теология. М., 1998.

б* 83

нельзя лучше воплощает шпенглеровский <Закат Европы>, смерть культуры как порождение исканий духа и перерождение ее в цивилизацию, в которой <бездушный интеллект> концентрируется на техническом и материальном прогрессе. Это <мертвая протяженность>, переход от творчества к бесплодию и <массовому обществу>107, предсказанному еще по-своему Ф. Ницше, отмеченная В. Зомбартом и К. Шмиттом, во второй половине XX века развита испанским философом идеалистом Ортега-и-Гасетом в его разработке темы <человека-массы>. От такого развития американской цивилизации предостерегал А. де Токвиль, опасавшийся, <как бы человеческое сознание не стало вечно свертываться и разворачиваться, сосредоточившись на самом себе и не порождая новых идей… как бы человек не изнурил себя заурядной, обособленной и бесплодной активностью и как бы человечество, несмотря на всю беспрерывную суету, не перестало продвигаться вперед>108. Но именно этой апостасии поет гимн Фридрих Хайек, посвятившей <неведомой цивилизации, развивающейся в Америке> свой большой труд о либеральной свободе109. Именно эта цивилизация сегодня претендует на лидерство в создании <единого постхристианского> мирового сообщества.

""Шпенглер О. Закат Европы. М., т. 1-2, 1993. ""Токвиль А. де. Демократия в Америке. М., 1992, с. 466. '^Hayek F.A. The Constitution of Liberty. Chicago, 1960.

Глава 4. Стереотипы русской истории

Политическая и историко-философская дискуссия о России как явлении мировой истории и культуры, о ее пути, разворачивающаяся на рубеже III тысячелетия, неразрывно связана с интерпретацией ее исторического и духовного опыта. Поэтому рассмотрение ключевых стереотипов в оценке русской истории совершенно необходимо, как и уяснение тех философско-методологических основ, которые в равной мере питают отношение к отдаленному Прошлому России и к ее сегодняшнему выбору.

При рассмотрении стереотипов в отношении русской истории самым бесплодным было бы стать на путь полемики по фактам и частностям с такими авторами, как У. Лакер, А. Янов, Р. Пайпс, которые в наиболее плакатной полемической форме выразили нигилизм Запада в отношении России. Хотя нетрудно было бы уличить их не только в натяжках, но в сознательных фальсификациях и незнании самого предмета исследования, одномерности методологии. Равно бессмыссленно указывать, что действительно великие грехи русских в такой же степени свойственны не им одним, но слишком многим иным народам, прежде всего западноевропейцам. Ибо предмет яростного отторжения авторов – не грехи России, за которые она оплевана собственными либералами куда больше, чем чужестранцами, а ее идеалы, не ее падения, но ее свершения. Бесполезно на документах доказывать, что за весь период <четвертьвековой террористической диктатуры Ивана Грозного> – одного из повторяющихся <лидеров контрреформы> (А. Янов) – было сгублено в несколько раз меньше, чем в одну Варфоломеевскую ночь, а Генрих VIII обезглавил и пытал куда больше своих противников, чем русский изверг, или показывать, что за века в <деспотической> России совершено всего несколько десятков смертных приговоров, в то время как в немецких городах к концу XVIII века были сожжены по обвинению в колдовстве до 100 тыс. женщин. Европейцы не стыдятся своих изуверов, а гордятся их государственными делами, а русские, как остроумно подметил В. Кожинов, перестали бы быть русскими, если бы прекратили мучиться сознанием, что в их истории были иваны грозные…

85

Больше всего Янова раздражают моменты величия России, а не поражения, о которых он вспоминает, сожалея об их преодоленности. Задавая недоуменные вопросы, почему после Первой мировой войны Россия оказалась единственной континентальной империей, которая в итоге не распалась, а консолидировалась в новой форме, почему после Второй мировой войны она, истощенная до последней грани, опять не рассыпалась, но обрела еще большее могущество, Янов ищет ответы в русской истории. Он отторгает эту русскую историю потому, что она дает ответ, как он сам пишет, <сокрушительный для логики либералов>, то есть доказывает, что Россия не есть неудачник универсальной (западной) истории, а мощная альтернатива ей, причем совсем не обреченная, чего он и опасается. Янов же делает из этого вывод, совсем не соответствующий либеральному плюрализму.